Собор без крестов
Шрифт:
Не делая тайны из причины своего приезда в учреждение, Серебряков поинтересовался:
— Как ты сам считаешь, на какие подвиги способны «любители игры в шашки»? Может быть, кого-нибудь убили? — предположил он.
— Не смеши, начальник, на такую работу у них хватит дураков таких, как я, до коммунизма.
— А если я скажу, что они подозреваются в хищении ценностей из сейфа? — закинул удочку Серебряков.
— Я с ними сейфы не вскрывал, но деньгами они бросаются здорово. Если они работают по сейфам, то, конечно, чего им стоит кинуть таким собакам,
Увидев, что Серебряков полученную информацию стал записывать в протокол допроса, Кисляков заявил:
— Уважая вас и желая мести этим бульдогам, я не забываю, где нахожусь. Здесь не санаторий, а учреждение строгого режима, где свои понятия о чести и на все есть свои правила. Мои показания не записывайте, а если запишете, то я их не подпишу, скажу, что вы все выдумали. Если узнают, что я раскололся в отношении уважаемых в нашей среде «медведей», то мне дальше отбывать срок не придется. — Он описал указательным пальцем вокруг головы и поднял руку вверх. — Мне будет хана, — глубоко выдохнув воздух из легких, сказал он.
— Считайте, что информацию вы получили не следственным, а оперативным путем.
— Трусишь? — спросил Серебряков, убирая в портфель заготовленный бланк протокола допроса.
— Не обижайтесь на меня, Герман Николаевич. Если бы вы оказались в нашей среде, я бы посмотрел, что с вами до утра стало. Уверен, что вам бы не пришлось говорить: «А куда начальство смотрело?» Когда в зонах будет наведен порядок, то тогда здесь будет проходить исправление человека, а сейчас мы из режима в режим только звереем. На совесть мою давить нечего. Если бы я был трусом, то вообще ничего не сказал бы, а так дал путеводную звезду. Если подумать, то бульдоги мне не должны, за работу рассчитались, не обидели.
— Тогда, Николай Ярославович, какие претензии вы имеете к своим нанимателям? — спросил Серебряков с интересом.
— Я дурак, а они умные, зачем им надо было такого дурака подключать к своей игре? Теперь умные сорят деньгами из сейфа, а я чинарики в зоне собираю, — пробурчал Золотой.
— Николай Ярославович, зря вы себя дурачите, просто у вас на свободе не было времени подумать, как лучше устроить свою жизнь. А надо было тогда думать, не было бы и дураков, — защитил Золотого от его собственных оскорблений Серебряков.
— Может быть, может быть, — соглашаясь с Серебряковым, задумчиво произнес Кисляков, закуривая в процессе беседы, наверное, седьмую сигарету.
Раскурив сигарету, Кисляков сделал несколько затяжек и неожиданно спросил:
— Неужели вы думаете, что их найдете?
— Должны! — убежденно ответил Серебряков.
— Вряд ли, с деньгами у них весь Союз под крылом самолета, за ними вам не угнаться, — скептически заметил Кисляков.
— Если
— Я не любопытный, хибара у меня сейчас надежная, не протекает, хорошо охраняется, зачем мне ваши бури. Я вам сочувствую и замечу, что и ваши желания не всегда сбываются. Мои знакомые — крупные покупатели, а поэтому их я не имею права продавать так, как вы хотите.
— Что ж, неволить я не имею права, и за то, что сказали, большое спасибо. Я согласен, что и на сказанное вами нужно большое мужество. На прощание я советую вам подумать о предназначении человека на земле. У вас впереди свобода, но путь к ней у всех бывает разный.
Серебряков, нажав кнопку звонка, вызвал лейтенанта, чтобы он увел Кислякова. Оба сидели молча, исчерпав тему беседы, теперь каждый думал о своем.
«Недурной парень, а вот так запутался, заковав свои молодые годы в такие решетки». — Серебряков задумчиво осмотрел комнату, похожую на каземат.
«Я же был уже в санатории с длительными воздушными процедурами, и вот опять, дурак, угораздило сюда залететь», — обозленно и вместе с тем отрешенно подумал Кисляков.
Эти мысли пришли к нему слишком поздно, осознание своих ошибок далось ему очень дорогой ценой.
Обиднее всего было то, что в происшедшем винить было некого, кроме самого себя.
Глава 22
Сколько времени проводит следователь при выполнении следственных действий в ИВС, тюрьмах, ИТК — никто не подсчитывал. За восемнадцать лет следственной практики у Серебрякова такие часы складывались уже не в недели, а в месяцы.
Вот и сейчас Серебряков после проведения очной ставки обвиняемому в изнасиловании с потерпевшей, покинув ИВС, зашел в дежурную часть ГРОВД.
— Василий Тимофеевич просил вас зайти к нему, — сообщил ему дежурный.
Зайдя в кабинет Простакова и поздоровавшись с ним за руку, Серебряков устало произнес:
— Что случилось? Я слушаю.
— Спешишь насильника обрабатывать? А, между прочим, и мой вопрос требует безотлагательного решения, но не скоропалительного.
Поняв, что предстоит длительный разговор, Серебряков резко опустился в кресло.
— Ну ты даешь! — пошутил Простаков. — Ты мне так всю казенную мебель переведешь.
Не обращая внимания на замечание, Серебряков спросил:
— Какой новостью ты меня обрадуешь?
— Как вчера ты мне сообщил, допрос Рахола, то есть Юрасова Геннадия Витальевича, положительного результата не дал. Твой Рахол — просто трепло.
Серебряков хотел возразить и сказать: «Рахол такой же мой, как и твой», — но сдержался, понимая, что за вступлением должно быть какое-то сообщение, важное для него.
— После того, как ты его допросил и отпустил, Рахол ушел на остановку автобуса и стоял там до тех пор, пока не остановил знакомого мотоциклиста и не уехал. Гнаться за ним было бесполезно, и, к счастью, мы этого не сделали.