Собор Парижской Богоматери (адаптированный пересказ)

Гюго Виктор

– Я написал философский труд на шестьсот страниц о комете тысяча четыреста шестьдесят пятого года, из-за которой один несчастный сошел с ума, – похвастался Гренгуар. – У меня есть и другие достижения. Я работал над сооружением огромной бомбарды, которая взорвалась на мосту Шарантон и убила двадцать четыре человека. Я для тебя неплохая партия, Эсмеральда. Я напишу и посвящу тебе стихи. Я знаю множество забавных фокусов и могу научить им твою козочку. Например, я умею передразнивать парижского епископа. Потом я получу за свою мистерию большие деньги, если, конечно, мне за

нее заплатят. Словом, я весь к твоим услугам; мой ум, мои знания, моя ученость. Я готов жить с тобой так, как тебе будет угодно – в целомудрии или в веселье: как муж с женой или как брат с сестрой…

Гренгуар умолк. Глаза Эсмеральды были опущены.

– Феб, – промолвила она вполголоса. – Что это значит?

Гренгуар не понял, какое отношение этот вопрос имел к тому, о чем он говорил, но воспользовался случаем блеснуть своей ученостью.

– Это латинское слово, оно означает «солнце», – приосанившись, ответил он.

– Солнце! – повторила цыганка.

– Так звали прекрасного бога-стрелка, – присовокупил Гренгуар.

– Бога! – повторила мечтательно Эсмеральда и провела кончиками пальцев по глазам.

Один из ее браслетов расстегнулся и упал на пол. Гренгуар наклонился, чтобы поднять его. Когда он выпрямился, девушка и козочка исчезли. Поэт услышал, как щелкнула задвижка на дверце, которая вела в соседнюю каморку. Эсмеральда заперлась изнутри.

– На сегодня все, – вздохнул Гренгуар.

Он обвел каморку взглядом. Лечь спать можно было только на длинном деревянном ларе. Ничего другого не оставалось, и Гренгуар, кряхтя, растянулся на жестком ложе.

– Какая странная брачная ночь! – пробормотал он и тут же уснул.

13. Полеты во сне

Пьеру Гренгуару снилось, что он летает и с высоты птичьего полета обозревает величественный Собор Парижской Богоматери.

Поэт сравнил бы это сооружение с симфонией в камне. Колоссальное творение рук человеческих вырастало внизу во всем своем великолепии, и каждая деталь огромной церкви ярко вспыхивала в воображении Гренгуара.

Во сне он парил над крыльцом с одиннадцатью ступенями, приподнимавшими собор над землей, и касался нижнего ряда статуй, изображавших двадцать восемь древних королей Франции.

Потом поэт взмыл в безоблачное небо и стал медленно кружить в вышине, любуясь раскинувшейся внизу панорамой. В те времена Париж был разделен на три города, резко отличавшихся друг от друга, обладавших каждый своим специальным назначением, своими нравами, обычаями, привилегиями и историей. Эти части назывались Сите, Университет и Город, и Пьер Гренгуар отчетливо видел каждую из них.

Сите располагался на острове. Это была самая древняя и самая незначительная по размерам часть Парижа. Университет занимал левый берег Сены, от башни Турнель до Нельской башни. Город, самая обширная из трех частей Парижа, стоял на правом берегу реки.

В Сите преобладали церкви, в Университете – учебные заведения, в Городе – дворцы. Юридическая власть на острове принадлежала епископу, на левом берегу – ректору, на правом – торговому старшине. В Сите Пьер Гренгуар пролетел Собор Парижской

Богоматери, в Университете – Сорбонну, в Городе – Лувр и Ратушу.

Поэт парил в небесах, и душа его пела от счастья. Смутно в голове его стали складываться ритмичные рифмованные строки, которые ему никогда не удавалось написать наяву. Гренгуар силился запомнить их, но они ускользали, не давались ему, хитрили с поэтом, словно малютка Эсмеральда, которая тоже парила над городом. Каждый раз, когда Гренгуар протягивал к девушке руки, она переворачивалась в воздухе и превращалась в маленькую белую козочку.

14. Добрые души

Погожим воскресным сентябрьским утром 1466 года в деревянных яслях на паперти Собора Парижской Богоматери, куда обычно клали подкидышей, корчилось поразительно уродливое живое существо. Оно возбуждало нездоровое любопытство большой группы зрителей, столпившихся рядом.

Ближе остальных к яслям стояли четыре женщины в серых форменных платьях. Все четыре были вдовы, монахини Агнеса ла Герм, Жеанна де ла Тарм, Генриетта ла Готьер и Гошера ла Виолет.

– Что это такое, сестрица? – спросила Агнеса, глядя на странного подкидыша. – Неужели младенец?

– Близок конец света, если стали рождаться такие дети! – воскликнула Жеанна.

– Это обезьяна, – сказала Гошера.

– Это знамение, – покачала головой Генриетта.

– Ну и урод! По-моему, его следует бросить в воду или в огонь, – вставила Жеанна.

– Такого, наверное, никто не возьмет, – предположила Генриетта.

– Бедные кормилицы приюта для подкидышей! – воскликнула Агнеса. – Ведь им придется кормить это маленькое чудовище! Я предпочла бы дать грудь вампиру.

– Как вы наивны, сестра Агнеса! – с издевкой возразила Жеанна. – Маленькому уроду уже года четыре, не меньше! Зачем ему ваша грудь? Ему бы сейчас кусок жаркого с подливкой!

Маленькое чудовище напоминало угловатый, подвижный комочек, втиснутый в холщовый мешок. Снаружи торчала на удивление безобразная голова с копной рыжих волос, одним глазом и перекошенным ртом. Из глаза урода текли слезы, рот кривился в истошном крике, зубы впивались в грубую ткань, а тело извивалось в мешке.

Толпа потрясенных зрителей все росла и росла. Среди них появилась красавица Алоиза де Гонделорье, богатая и еще довольно молодая женщина. Она держала за руку очаровательную светловолосую девочку лет шести – свою единственную дочь Флер-де-Лис. Девочка, разодетая в шелк и бархат, водя хорошеньким пальчиком по прибитой к яслям доске, с трудом разобрала на ней надпись «Подкидыши».

– Я думала, сюда кладут только детей! – проговорила госпожа Гонделорье и отвернулась с нескрываемым отвращением.

Впрочем, прежде, чем отойти от паперти, молодая дама бросила в чашу для пожертвований серебряный флорин, мелодично звякнувший среди медных монет.

Минуту спустя возле собора показался Робер Мистриколь, королевский нотариус.

– Господин нотариус! – обратилась к нему Гошера. – Как вы думаете, что предвещает этот подкидыш?

– Величайшие бедствия, – ответил Мистриколь, не задумываясь.