Собор (сборник)
Шрифт:
— Никакая не симуляция!
— Мои мысли, мои чувства созданы в соответствии с его алгоритмами.
— Нет! Это не так. Мы лишь использовали модель фигуры игрока. Это упаковка.
— Упаковка? Для чего же?
— Для Иррехааре.
Я не понял. А ведь должен был: все нужные данные мне подали как на тарелочке.
— Если бы не измена Аллаха… — продолжал Самурай, — все могло выглядеть совсем по-другому. Ты вообще не должен был прийти в себя, давно уже умереть во сне; я никогда бы не допустил до такой степени объединения. Теперь ты опасен; видишь, я даже не ухудшу ситуации, говоря это тебе.
— Он утверждает, будто похитил меня, чтобы защищать как раз от тебя.
— Просто он рационализирует глубинные мотивы; в каком-то смысле, ты его сын. Только он вовсе не такой уже бесстрастный, каким хотел бы считаться. Он тот еще манипулятор; впрочем, я никогда его до конца не пойму.
— Это машина!
— Неужто ты чувствуешь себя сыном машины? Названия, имена — они могут убивать, об этом тебе уже известно; но иногда они означают лишь сумму звуков. Ведь это ты тоже должен был узнать — не ожидай от Иррехааре однозначности.
— Тогда, как я могу тебе верить?
— Не верь. Но прими во внимание мои слова. Ты упаковка для всего Иррехааре, для программ Аллаха, для его памяти — и твоим предназначением является смерть. Ты родился ради этой минуты: для смерти.
— Продолжай.
— Из Иррехааре выбраться мы можем лишь одним способом — путем его уничтожения, ведь, не путем же собственной смерти. И это ты будешь тем, кто обратит алгоритм смерти против системы: ты сопряжен с нею, как она сопряжена с нами. Ты разложишь ее изнутри. И освободишь нас. Ты — персонификация Аллаха. Сумма вероятностей всех игроков — понятное дело, обусловленная и собственным опытом. С каждым мгновением ты ассимилируешь очередную зону памяти системы. С каждой секундой ты становишься все более совершенным усреднением характера человека. И все крепче сопрягаешься, объединяешься… Ты поглощаешь нас! Что, не понимаешь этого? Не чувствуешь? Ты обязан умереть!
Я проигнорировал его вопли.
— Зачем же повелителю Иррехааре стремиться к уничтожению собственной империи?
Он выпустил воздух через нос.
— Самурай чудовище и тиран, так? — буркнул он. — Видишь ли, и я сам не такой уж однозначный. Думаешь, я хотел этого? Мечтал о тирании? Или заранее предусмотрел, что доведу до такой вот ситуации? Тебе кажется, я желал, чтобы проклинали мое имя, пускай это и псевдоним? Все гораздо сложнее. Выборы, которые я совершал, решения, которые предпринимал… Вообще-то, намерения мало чего значат, на поверхность выползает совершенно иное; годик, два — глянешь в зеркало и увидишь дьявола.
— Что, жертвуешь собой?
— Нет, сам хочу освободиться.
— От чего?
— От Самурая.
Я рассмеялся. В последнее время все чаще возникал у меня этот короткий, издевательский смешок.
Тот стиснул челюсти, сжал пальцы на рукояти катаны.
— Ты не можешь иметь ко мне претензий, — сказал я. — Ведь я же случайная составляющая всех охваченных Иррехааре игроков: Аллах вцепился им в мозги и скопировал их содержимое; он вырос на нем, а я — аватара Аллаха, ведь правда? Я не мог бы ненавидеть,
— И не мог бы любить.
— Слова, господин Самурай. Нет, я не вскрою себе живот.
Это мое решение его не удивило. Ведь он знал его с самого начала, предчувствовал.
— А ты здорово справился с муляжами, — сказал он примирительным тоном. — Этого я как раз, более-менее, ожидал; ты снес их с ходу. Впрочем, я брал именно для этого: мне хотелось увидеть, как ты убиваешь. Но ведь и меня люди боятся небезосновательно. Нельзя сказать, чтобы было уже слишком поздно, чтобы у меня не было никаких шансов. Хотя, по сути, не такие они уже и большие. В отличие от риска, — тут он вдруг нервно скривил гримасу.
Я глянул вверх, на темный потолок, затем осмотрелся по полной теней внутренности святыни. Собор. Все именно потому. Поединки в соборах обладают долгой традицией. В соборах прекрасно проливается кровь.
— Да.
32. УБИЙСТВО
Мы танцуем.
Танец этот, в основном, красив отблеском смерти на клинках наших мечей. Отблеском решительности в глазах. Шаг за шагом, на полусогнутых ногах, в деликатном, глубоком балансе всего тела. Серебряные иглы нацелены в горло противнику. Сохранить ритм. Не выпасть из фигуры. Я почти что слышу музыку. А ведь вокруг — тишина.
Когда он глядит мне в глаза (его взгляд быстрым, нерегулярным маятником перескакивает от зрачка к зрачку, его глазные яблоки неустанно подрагивают), я почти что могу коснуться и нажать на струну воли, которой он меня опутал и поработил, так что я не в состоянии ни произнести, ни даже подумать, какого-либо Имени — и вот меня не слушает дерево, мне не подчиняются камни.
Потому, мы танцуем. Я пытаюсь его немо напугать. Ведь он же знает о сотнях фехтовальщиках, замкнутых в моей памяти, об опыте тысяч битв, дремлющем в инстинктах моего тела, но не реагирует. Его концентрацию нельзя разрушить.
Наискось через бедро, после полудуги вверх, к челюсти, выпад, оборот и вольт — и снова, шажок за шажком, по кругу. Он быстрее страха. Парирует и контратакует в последние мгновения шанса. Это нечеловеческий, насекомый темп: должно быть, Самурай воспользовался своими хакерскими программами и переключился на ускоренное течение времени.
Я натягиваю струну. Еще, еще сильнее. Пора! Ускориться! Меня порога восприятия мысли не существует, поскольку у меня нет материального мозга, значит, не нужно пользоваться посредничеством прививки. Время!
И вот острие катаны замедляется. Я вхожу в ритм Самурая — но изумления в его глазах тоже не увижу. Более широкий, хотя и более длинный и прямой клинок Немочи отражает в своих молниеносных движениях все вибрации катаны — словно он связан с нею эластичной нитью.
Теперь мы оба ожидаем ошибки со стороны противника; прекратились неожиданные атаки и рискованные контрудары, танец сделался спокойней. Шажок за шажком, клинки нацелены в горло противника. Мы словно сопряжены друг с другом. Мы уже добрались до алтаря; за спиной Самурая вверх, к табернакулум [41], вздымается крутая лестница; выглаженные прикосновениями мириадов ладоней темно-серые ангелы с золотыми кадильницами находятся на левом и правом фланге, а облупанная голубица Духа Святого с боковой фрески проливает на него свет забытого благословения.