Собор (сборник)
Шрифт:
Я стиснул ладонь на шее Аномалии, за самой ее головой, вонзая Пальцы до самого ее корня. Здесь уже проходили реконфигуоации структур с астрономическими размерами, синтезировались и распадались в течение секунд, во вспышках жаркого излучения объекты величиной с астероид, если не планету. Один из Пальцев я выслал прямиком в формирующийся скелет вакуумного бегемота диной в пару световых минут; в точке максимальной концентрации Аномалии зонд, в соответствии с программой, взорвался. Структура распалась. Глаза и Уши ожидали реакции. Та наступила только лишь через минуту, за то — одновременно по всей отслеживаемой мною Аномалии: здесь и в световой четверти часа далее, точно с таким же опозданием,
Спутник планеты собирал очередные данные, проводил очередные анализы — но остальная часть моего мозга могла переваривать только одну пустую мысль: что я открыл (что я сделал только что самое настоящее открытие!) недостающую Темную Материю Вселенной.
* * *
Вот как я написал бы в своем Отчете, если бы когда-нибудь его составил: «Первый контакт ч Чужой экстенсой. Истинные размеры сложно оценить, скорее всего, она охватывает и соседствующие звездные системы. Возможно, доходит и дальше, уже переварив материю ранее захваченных звезд; после соответствующего распыления массы, прекратив на время трансмутационные функции, ее сложно было бы выследить. Рассчитать мне не удается. Экстенса реагирует на нарушение структуры с явным опозданием, но — это структура, связанная репрозионно. Предполагаемый возраст: три миллиона лет».
Я не совершил ошибки, классифицируя Аномалию как чью-то экстенсу — но как бы я мог подумать иначе? Умозаключения делались правильно. Неизвестное всегда называется известными нам именами — а какими же еще другими?
6
С кем, собственно, встретился я в системе Медузы? Кто это такой?
Так звучал вопрос, как-то инстинктивно я принял, что имею дело там с одним лицом, одним разумом — точно так же и я, пускай и охватывающий всю планетарную систему, оставался единственной личностью.
Знание распирало меня, Открытие я носил в себе, словно плод ангела, тенистый нимб Тайны кружил над моей головой. Бартоломей давно уже уехал, я не мог с ним поговорить — зато на все лето на ферме осталась Сусанна, и она заметила признаки скорее всех. Подъем ее бровей, переход на шепот, вопросительные взгляды — я их даже не избегал, не маскировался. Мне хотелось поделиться знанием, как можно быстрее передать его; борьба с этим императивом — это словно все время удерживать дыхание. Но было ясно, что, раньше или позднее, придется открыть рот.
Это достало меня жаркой сентябрьской ночью, в воротах конюшни; Жасмин как раз родила здорового жеребенка, мы помогали в родах около двух часов и теперь, едва обмывшись, присели у приоткрытых дверей — я и Сусанна. Я вынул сигареты. Она попросила одну.
— Ку-куришь?
— Только начинаю.
Я подал огонь. Глядел, как она затягивается. Не раскашлялась, что было добрым знаком.
— Из та-абака про-о-обовала?
Сусанна отрицательно покачала головой.
— Уж лучше нет.
— И-и-извини. Это даже ка-ак-то интимно. Перва-ая сига-а-арета.
— Не первая.
— Ну-у-у…
— Ну, так. — Она склонила голову, поглядела на меня сквозь дым. — А с тобой? Что произошло? Первый поцелуй? Первая любовь? — Дочь легенько толкнула меня в плечо. — Расскажи что-нибудь.
Ну, я ей и рассказал — об экстенсе. Рассказал про Медузу, Аномалию и Черную Материю. Рассказал
Сусанна закончила одну и тут же прикурила следующую сигарету. Я продолжал рассказывать — уже много месяцев я не мог решиться на столь долгую речь. С потоком слов я все реже заикался, легче преодолевал артикуляционные помехи, инстинкт брал верх над продуманной грамматикой, и мой рассказ становился более плавным. Взошла Луна. Анна, дочка Даниэля, которая снова страдала бессонницей, спустилась поглядеть на жеребенка; на время ее присутствия я замолк. Потом рассказывал дальше, приводя более мелкие детали, пытаясь массой этих подробностей передать общее впечатление, описать форму чувства, которое — и я же прекрасно это понимал — описать невозможно, нужно лишь самому его пережить. Подобные вещи словами описать невозможно.
Но кое-что — нечто кроме пустого Знания — в этих неуклюжих словах до Сусанны дошло. Я слышал возбуждение в ее голосе, когда она допытывалась:
— И что ты теперь станешь делать? Будешь пытаться установить контакт? И как? Могли они принять тот взрыв за нападение? Высылали какие-нибудь зонды в твою сторону?
Я смеялся, и Сусанна тоже вскоре присоединилась к этому смеху.
— Но ты мне скажешь, если что? Правда? Скажешь? — еще дожимала она, когда мы возвращались в дом.
— Ска-а-ажу.
Тем временем, нам (мне и Даниэлю) пришлось поехать на встречу Совета на Торг. В результате наплыва переселенцев с востока начались многочисленные граничные споры, относительно прав на землю и выпас, и их решение заняло у нас целый день; и все равно, люди уезжали недовольные, преимущественно, обе стороны. Переговоры в Крипте тоже затянулись, как бывало в последнее время. Все уже выходили, когда Безымянный задержал меня тихим словом.
— Погоди.
Я замялся. Бушер Младший как раз покидал прихожую — хочешь, не хочешь, я остался сам.
— И ч-что?
— Существует способ, чтобы вы выкупились.
— Выку…
— Да.
Я придвинул стул и уселся. Он стоял, опираясь на стол, идеально белая сорочка почти резала глаз в идеально монохромном свете.
— Ты лгал.
— Нет. Просто теперь имеется кое-что, что стоило бы отречений с их… с нашей стороны.
— Отреч-чений! — фыркнул я. — Затопление К-края вы называете так?…
— Ты даже понятия не имеешь, каких изменений в наших планах это требует. Но мы не берем силой, хотя и могли бы, и, по сути, большинство так и предпочло бы — но мы хотим честного обмена.
— И ч-что же для вас столь важ-жно?
— Ты.
— Я?…
Больше он ничего не сказал, лишь глядел мне прямо в глаза, слегка склонившись, уже не корча никаких мин, с выражением столь же серьезным, что и откровенным — а ведь я знал, что вижу исключительно то, что он сам желает, чтобы я видел. И сколько из того, что я думаю — я думаю под его диктовку?
А думал, размышлял (мой спутник планеты размышлял) так: Откуда вдруг эта перемена? Что такого необычного во мне? Только экстенса. Но о ней они должны были знать уже давно, так как знали обо всем. Так что же изменилось в последнее время? Лишь одно: я познал секрет Аномалии — естественно, они слышали мой разговор с Сусанной. Но почему бы их должна была заинтересовать Аномалия, манифестация чужой цивилизации в полутысяче световых лет отсюда, чья-то разросшаяся экстенса? Зачем? Никогда Их подобные вещи не интересовали; если бы было иначе, никогда бы Они не оставили Органы на поживы Бартоломеям и им подобным, но сами бы занялись сбором комплементарного репрозория; но ведь они этого не сделали. Теперь же, чтобы овладеть им, они готовы к «отречениям». И как это должно произойти? Как я должен Им — дать…?