Собор Святой Марии
Шрифт:
— Девочки!
Голос спускавшейся по лестнице Эулалии вернул их к действительности. Аледис встрепенулась, открыла дверь и выскочила на улицу, прежде чем ее мать успела подойти к ним. Арнау повернулся к Алеете, которая наблюдала за происходящим с открытым ртом, но та тоже поспешно выпорхнула из дому.
Этой ночью сестры шушукались, не находя ответов на вопросы, которые возникли в связи с последними событиями и о которых они не могли никому рассказать. Единственное, в чем была уверена Аледис, хотя и не знала, как это объяснить сестре, так это власть, которой обладало ее тело над Арнау. Новое чувство, переполнявшее Аледис, доставляло
— Что с ним происходит? — спросил Рамона Жозеп, старшина общины.
— Не знаю, — искренне ответил тот.
Мужчины посмотрели в сторону лодочников, где Арнау, стоя у сгруженных на берег товаров, требовал, чтобы ему дали тюк потяжелее. Когда парнишка добился своего, Жозеп, Рамон и их товарищи увидели, как он пошел, едва переставляя ноги.
— Так он долго не протянет, — задумчиво произнес Жозеп.
— Он молод, — попытался защитить его Рамон.
— Нет, не протянет.
То, что Арнау изменился, заметили все. Он требовал самые тяжелые тюки и камни и носил их так, как будто в этом и заключался смысл всей его жизни. Возвращаясь на место погрузки почти бегом, он снова просил для себя более тяжелый груз, чем ему следовало. В конце дня он возвращался в дом Пэрэ, волоча ноги и согнувшись от боли в спине.
— Что с тобой происходит? — поинтересовался Рамон на следующий день, когда оба несли тюки в сторону муниципальных складов.
Арнау не ответил. Рамон не мог понять, было ли его молчание вызвано тем, что он не хотел говорить, или паренек не мог этого сделать по какой-то причине. Его лицо исказилось от напряжения, глаза налились кровью от тяжелой ноши, которую ему погрузили на спину.
— Если у тебя появилась какая-то проблема, я готов…
— Нет, нет, — только и смог выговорить Арнау. Как ему признаться, что он сгорал, изнывая от тоски по Аледис? Как рассказать, что покой для него наступал только в те минуты, когда он полностью отдавался работе и нес на спине тяжелый груз, мысль о котором вытесняла все остальное, и приходилось думать только о том, как бы донести его? Лишь тогда ему на время удавалось забыть ее глаза, улыбку, груди, все ее юное тело. Как рассказать о том, что каждый раз, когда Аледис кокетничала, он терял контроль над собой и видел ее голой рядом с собой, видел, как она ласкала его? Тогда он вспоминал слова кюре о запрещенных связях. «Грех! Грех!» — предупреждал священник с присущей ему твердостью, обращаясь к своим прихожанам. Чтобы подавить этот шквал чувств, он приходит домой изнуренным и падает на тюфяк, пытаясь заснуть и забыть, что эта девочка рядом. — Нет, нет, — повторил он. — Спасибо, Рамон.
— Он себя загонит, — сказал Жозеп в конце дня.
На этот раз Рамон не посмел ему возражать.
— Тебе не кажется, что ты переходишь пределы разумного? — спросила Алеста однажды ночью свою сестру.
— Почему?
— Если отец об этом узнает…
— О чем он должен узнать?
— О том, что ты любишь Арнау.
— Я не люблю Арнау! Просто… просто… Мне хорошо, Алеста. Мне нравится, когда он на меня смотрит…
— Ты его любишь, — настаивала сестренка.
—
— Ты его любишь.
— Нет. Спи лучше. Что ты понимаешь? Спи…
— Ты любишь его, любишь, любишь.
Аледис решила не отвечать, но задумалась: любит ли она Арнау? Скорее всего, она лишь упивается тем, что на нее смотрят, не в силах скрыть своего желания. Девушке нравилось, что Арнау не мог отвести глаз от ее тела; она получала удовольствие от явной досады, сквозившей в глазах юного бастайша, когда она прекращала искушать его.
Была ли это любовь? Аледис искала ответ и мысленно возвращалась к мгновениям, когда она испытывала неповторимое удовольствие, играя чувствами Арнау.
Однажды утром, увидев, что Жоан вышел из дома Пэрэ, Рамон поспешил ему навстречу.
— Что происходит с твоим братом? — спросил он, даже не поздоровавшись.
Жоан ненадолго задумался.
— Я думаю, что он влюбился в Аледис, дочь дубильщика Гасто.
Рамон засмеялся.
— Значит, это любовь сводит его с ума! — воскликнул он. — Если Арнау будет и дальше так продолжать, он просто загнется. Нельзя работать с таким напряжением. К тому же он не готов к большим нагрузкам. Мне не раз приходилось видеть, как надрывались бастайши.А твой брат еще очень молод, чтобы его разбил паралич. Сделай что-нибудь, Жоан.
Этой же ночью Жоан попытался поговорить с братом.
— Что случилось, Арнау? — спросил он его со своего тюфяка.
Арнау не отвечал.
— Ты должен рассказать мне об этом. Я — твой брат и хочу помочь тебе. Ты ведь всегда заботился обо мне.
Поделись со мной своими трудностями.
Жоан замолчал, давая Арнау подумать над его словами.
Это… это из-за Аледис, — признался тот и беспомощно посмотрел на Жоана, который напрягся, но не стал перебивать его. — Не знаю, что со мной происходит при этой девочке. После прогулки по берегу… что-то изменилось между нами. Она так ведет себя, как будто бы ей хотелось… Ну не знаю… Кроме того…
— Что? — спросил Жоан, когда Арнау неожиданно замолчал.
«Я не собираюсь ни в чем ей признаваться, пусть за меня говорят взгляды», — решил в этот момент Арнау и вновь представил себе обнаженные груди Аледис.
— Ничего.
— Тогда в чем проблема?
— В том, что меня одолевают дурные мысли, я вижу ее голой. Вернее, мне хотелось бы увидеть ее голой. Мне бы хотелось…
Жоан настоял, чтобы учителя просветили его и поподробнее рассказали обо всем, что касалось этой темы. Они же, не догадываясь, что интерес ученика вызван обеспокоенностью за своего брата, заключили, что мальчик может поддаться искушению и сойти с пути, по которому он так решительно пошел, и пустились в пространные объяснения по поводу теории пагубной природы женщины.
— В этом нет твоей вины, — сделал вывод Жоан.
— Нет?
— Нет. Порочность, — объяснил он ему, шепча у очага, возле которого они спали, — это один из четырех естественных недугов человека, которые изначально есть у нас из-за первородного греха. Порочность женщины сильнее любой другой порочности, существующей в мире. — Жоан по памяти повторял объяснения своих учителей.
— Какие же остальные три недуга?
— Алчность, невежество и апатия, то есть неспособность творить добро.