Собор
Шрифт:
Справедливо утверждал Паскаль: «Исполнение пророчеств — непрестанное чудо, и не нужно иного доказательства, чтобы принять истину христианской веры».
Дюрталь подошел поближе к статуям вокруг святой Анны и пригляделся к первой слева: человек в остроконечном колпаке, напоминавшем папскую тиару, с зубцами в нижней его части, в стихаре, подпоясанном веревкой с узлом, и дождевом плаще с бахромой. Лицо его было сурово, чуть ли не озабоченно; погруженный в думы взор уставлен вдаль. В одной руке человек держал кадило, в другой чашу, накрытую дискосом, а на дискосе хлеб. Этот портрет Мелхиседека, царя Салима {76} , наводил на долгие раздумья.
Ведь мало в Святом Писании столь таинственных лиц, как этот монарх, являющийся
Но вдруг он вновь перед нами в Новом Завете, и сведения, которые приводит о нем апостол Павел в послании к Евреям, делают его еще загадочней. Он говорит, что Мелхиседек не имел ни отца, ни матери, ни родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает первосвященником навсегда. Апостол все делает, чтобы дать понять Мелхиседеково величие… и оттого слабый свет, пролитый им на эту тень, гаснет совсем.
— Признайтесь, никого нет подобного царю Салима. А что о нем думают комментаторы? — спросил Дюрталь.
— Да мало что. Впрочем, святой Иероним замечает, что Павел, употребляя слова «без отца, без матери, без начала и конца» [55] , не имел в виду, что Мелхиседек просто сошел с небес или был прямо создан Творцом, как первый человек. Эта фраза означает только, что в рассказе об Аврааме о нем говорится так, что непонятно, откуда он, кто он, когда родился, в какое время скончался.
55
Ср.: «Ибо Мелхиседек, царь Салима, священник Бога Всевышнего, тот, который встретил Авраама и благословил его, возвращающегося после поражения царей, которому и десятину отделил Авраам от всего, — во-первых, по знаменованию имени царь правды, а потом и царь Салима, то есть царь мира, без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда» (Евр. 7: 1–3).
В общем-то, непонятная роль, которую на страницах священного канона играет этот прообраз Христов, подала повод к самым причудливым легендам и ересям.
Иные утверждали, будто он — Сим, сын Ноев, а другие, что это Хам. По Симону Логофету Мелхиседек был египтянином, а у Свиды он принадлежит к проклятому племени Ханаанскому {77} : потому-де Библия и не говорит о его предках.
Гностики почитали его как Эон, бывший прежде Иисуса {78} , а в III веке Феодор Меняла утверждал, что он не человек, но сила небесная, высшая, чем Христос, потому что священство Того есть лишь повторение Мелхиседекова священства.
Согласно другой секте, то был не более, не менее, как Дух Святой. А скажите, что говорят о нем прозорливцы, помимо Писания? Есть ли о нем что у сестры Эммерих?
— Ничего ясного она не сообщает, — ответил Дюрталь. — У нее это некий ангел священства, приготовляющий великое дело спасения.
— Приблизительно того же мнения были Ориген и Дидим: и они приписывали Мелхиседеку ангельскую природу.
— Кроме того, задолго до переселения Авраама она видела его в разных местах Палестины; он открыл источники иорданские, а в другом месте «Жизни Христа» сестра Эммерих делится знанием, что Мелхиседек научил евреев возделывать пшеницу и виноград. Словом, и она не может распутать эту нерешаемую загадку.
Теперь посмотрим с точки зрения искусства, — продолжал Дюрталь. — Мелхиседек — одна из лучших статуй этого портала, но что за странная маска у Авраама рядом с ним: лицо повернуто в три четверти, волосы как полегшая трава, борода как-то струится, длинный нос сливается с линией лба без всякого шва и висит между
— Дело в том, что он внимает ангелу, которого мы не видим. Обратите внимание: внизу, на постаменте, овен в кустах; и символика сразу становится ясна.
Это Отец Небесный, приносящий Сына Своего в жертву, а Исаак, приносящий дрова на собственный костер, как Иисус нес Свой крест — образ Сына; сам баран, предназначенный для всесожжения, становится образом Спасителя, а куст, в котором он запутался рогами, уподобляется терновому венцу. Но если бы надо было, изображая этот сюжет, извлечь из него весь сок нравоучений, следовало бы где-нибудь на цоколе поместить и жен патриарха, Агарь и Сару, а также его другого сына, Измаила.
Ведь вы знаете, что две Авраамовы супруги — эмблемы: Агарь Ветхого Завета, а Сара Нового; первая отходит, уступая место второй, ибо Ветхий Завет лишь приготовление к Новому; два же потомка от двух браков по аналогии символизируют детей той и другой книги, так что Измаил представляет собой ветхий Израиль, а Исаак христиан.
Вслед за Авраамом, отцом верующих, перед нами Моисей, аллегория Христа, ибо избавление Израиля — предвестие того, как Спаситель избавил всех людей от диавола, а переход через Чермное море — обетование крещения. Пророк держит скрижали Закона и столп, вокруг которого обвился медный змий. Далее Самуил, предвосхищающий Господа Иисуса во многих отношениях, основатель царственного священства и священного царства; наконец, Давид держит копье и венец Голгофы. Вам не нужно особо напоминать, что царь-пророк предсказал страдания Христа, а еще, для вящего сходства с Ним, он имел своего Иуду, Авессалома, который, подобно другому предателю, повесился.
— Но признайте, — сказал Дюрталь, — эти статуи, перед которыми историографы собора так и млеют, хором объявляя их шедевром ваяния тринадцатого века, несравненно ниже статуй века двенадцатого, украшающих Царский портал. Как чувствуется, насколько измельчало здесь все божественное! Конечно, движения здесь раскованнее, одежды развеваются свободнее, складки тканей шире, в них есть изгиб; но где же изящество душевное, изваянное на статуях главного портала? Все эти скульптуры с огромными башками немы и неуклюжи, не пронизаны жизнью; это работы благочестивые, если угодно, они хороши, но без проникновения в потустороннее; это искусство, но уже не мистика. Взгляните-ка на святую Анну — унылый вид, неприятные, страдающие черты лица; как она далека от мнимой Радегунды или мнимой Берты!
Кроме двух, стоящих у самого прохода, Иоанна Крестителя и Иосифа Прекрасного, все остальные нам знакомы. Они есть и в Амьене, и в Реймсе, а припомните-ка Симеона, Богородицу, святую Анну из Реймса! Богоматерь с невинной, безупречной прелестью подает Младенца кроткому и задумчивому Симеону в облачении первосвященника; у святой Анны (ее фигура в том же роде, что святой Иосиф и один из ангелов того же Царского портала рядом со статуей святого Никазия с разбитой головой) — у святой Анны лицо веселое, хитроватое, хотя и немолодое; острый подбородок, большие глаза, заостренный нос — она похожа на дуэнью, лукавую и симпатичную. Да и вообще скульпторам удавались неопределенные, необычные выражения лиц. Вы, я думаю, помните парижскую Богоматерь, которая младше этих, видимо, на столетие? Она почти некрасива, но так незаурядна веселая улыбка на ее грустных губах! Если глядеть с одной стороны, она ласково и почти насмешливо улыбается Младенцу. Как будто Она ждет, когда Он пролепечет что-то забавное: это молодая мать, еще не привыкшая к ласкам сына. Взгляните с другой стороны, и улыбка, готовая явиться, исчезает. Рот кривится, словно вот-вот Она заплачет. Быть может, скульптор, которому удалось передать на лице Богоматери противоположные чувства безмятежности и страха, желал выразить для нас и радость о Рождестве, и прозрение скорбей Голгофы. Итак, в едином образе запечатлены и Матерь Скорбящая, и Матерь Веселия, предвосхищены, не зная о том, Богоматерь Ла-Салетт и Богоматерь Лурдская.