Собрание повестей и рассказов в одном томе

Распутин Валентин

– Спасибо.

– И за то, чтобы у тебя и дальше все ладно было.

О чем-то задумавшись, она держала стакан в руках. Он кашлянул. Она спохватилась и торопливо выпила, глядя на него.

– Я не спросила тебя, – сказала она, – ты-то теперь кем работаешь?

– Я механик на отделении.

– Ишь ты, и правда начальник.

– Самый главный, – отшутился он.

– А я доярка, скоро уж пятнадцать лет будет, как на ферме. Ничего, привыкла, будто так и надо.

– Ты замуж-то выходила после войны или нет? – спросил он.

– Выходила, – ответила она и

замолчала, задумчиво ссутулившись над столом, потом выпрямилась и стала рассказывать: – Ты его не знал, он приезжий был. Я его, можно сказать, пожалела, он инвалид, с одной ногой ходил, пожалела и взяла к себе в дом. А потом тысячу раз покаялась. Сначала все ничего было, пока не пил, а потом запил. – Она вздохнула и отставила от себя стакан. – А напьется – известное дело, скандалы, лезет драться. Ревновать меня вздумал. Да разве мне до мужиков было? День и ночь работала – сам знаешь, времечко тогда не сладкое стояло – давай и давай. Какие уж тут мужики – придешь без рук, без ног, а утром опять иди. Ну да ладно, чего уж теперь об этом…

– Рассказывай, рассказывай!

– Мальчишку невзлюбил, – вспомнила она. – Того, от Ивана, а с ним у меня не было ребят. И то ему неладно, и другое неладно. Измотал всю. Я, как дура, терпела, думала, может, наладится – нет, дальше хуже, дальше хуже. Сколько можно терпеть? Раз поднялся он на меня, я и не вытерпела. Чем такой мужик, уж лучше без мужика жить, правда?

Николай не ответил.

– Спокойней, – сказала она. – И вот с той поры я одна. Сватались ко мне, да я уж больше не стала судьбу пытать – хватит. Два мужика было, а по-доброму одного надо. Уж если сразу не повезет, то потом и не жди, чтоб повезло. Аян одна неплохо живу, сама себе хозяйка, ни попреков тебе, ни побоев. Никто обо мне худого слова не скажет, как я жила. Парня вырастила, он теперь уж взрослый, в прошлом году женился. Ну вот, всю жизнь я тебе рассказала.

– И правильно сделала, что рассказала.

– Ой, а я уж пьяненькая-пьяненькая стала. – Анна зажмурилась и, улыбаясь, замотала головой. – Чего доброго, упаду тут у тебя. Я ведь не часто пью, разве что по праздникам. Соберемся с бабами, поплачем, песни попоем – все вместе. Ты-то как? – спросила она. – Я болтаю, болтаю, тебе и слова не даю сказать. Семейный или, может, в холостяках ходишь?

– Семейный. Куда от этого денешься?

– А баба-то здешняя?

– Нет, я ее с Украины привез.

– Смотри-ка ты! Здешние, выходит, не по вкусу пришлись?

Он сказал, глядя ей в глаза:

– Была одна, которая пришлась по вкусу, да она мне отказала.

– Ладно тебе. Чего уж теперь об этом говорить?

– К слову пришлось, вот и сказал.

– Все сердишься на меня?

– Нет – зачем? Вот еще не хватало мне – сердиться на тебя!

– Сам видишь, как у меня все получилось, – сказала она.

– Вижу.

– Ну вот.

Они замолчали. Анна, помаргивая, зачем-то еще раз оглядела комнату, потом положила ладони себе на лоб, опустила голову.

Николай тронул ее за плечо.

– Ну, чего ты?

– А? – Она подняла голову. – Так просто. Чего-то нашло.

Он придвинул свой

стул поближе к ней.

– Коля, – сказала она, – наливай, а. Давай вспомянем с тобой Ивана.

Он смотрел на нее, словно решая, наливать или нет. Потом все-таки налил.

– Чокаться нельзя, – предупредила она и залпом выпила.

Они немного помолчали – ровно столько, сколько полагается в таких случаях молчать.

– Хороший он был, – чуть слышно сказала потом она. – Я его до самой смерти помнить буду.

– Мне как написали про него, я с неделю сам не свой ходил, – отозвался Николай. – Мы с ним были самые лучшие товарищи, ты же знаешь. Даже когда вы сошлись, я на него не злился. На тебя злился, а на него нет.

– Мы как голубки жили, – сказала она. – Не знаю, как бы дальше было, но пока его не забрали, мы весь год жили, честное слово, как голубки.

– Вы хорошо жили, я помню.

– Я при нем ни на кого и глядеть не хотела.

– И меня ты не любила, – сказал Николай.

Анна недоуменно взглянула на него.

– Не надо, – попросила она. – Зачем ты это? Ты же знаешь, я тебя до него любила, я и замуж за тебя собиралась. А тут он. Ты не сердись на меня.

– Чего мне теперь на тебя сердиться?

– Не сердись, не надо. Я ведь не со зла.

– Хватит тебе.

– Больше не буду, – покорно согласилась она и вдруг засмеялась, прикрывая рот рукой. – Мой-то инвалид, – сквозь смех сказала она, – ну, с которым я жила, он меня и к Ивану ревновал. – Она перестала смеяться. – К убитому. Вот чума!

– А ты все такая же, как была, – сказал Николай. – Постарела, а характер такой же.

– А что?

– Да так, ничего.

– К чему ты это сказал-то?

– К тому, что я бы на тебе и сейчас женился.

– А давай. – Она выдержала его взгляд. – Я согласна.

– Давай.

– Не возьмешь, – задумчиво произнесла она. – Я-то пойду, да ты не возьмешь. Вот и считай, что мы с тобой теперь расквитались.

– Возьму, – сказал он. – Хоть сегодня.

– Сегодня-то возьмешь, – усмехнулась она. – На ночь возьмешь, а завтра выгонишь. Не знаю я, что ли? Нет уж, не перепадет тебе.

– Смотри-ка, какая ты!

– А вот такая. Какая есть, такая и есть. Пьяная я, – прикрывая глаза, сказала она. – Пьяная-пьяная. Видел бы меня сейчас Иван, уж он бы мне за-да-ал.

– Чего это ты все Иван да Иван? Ивана теперь не воротишь, а легче тебе от этого не станет.

– И правда, чего это я все Иван да Иван? Ты не сердись на меня.

– Да дело не в этом, – с досадой ответил он.

– Я какая-то ненормальная стала. То кажется, все хорошо, все ладно, а то вдруг вспомню про судьбу свою, и плачу и плачу. Проплачусь – опять все хорошо. Живу, будто меня через день в воду окунают, а через день выставляют на солнышко сушиться. А теперь думаю: жизнь моя прошла, плохо ли, хорошо ли, а прошла, и ждать больше особенно нечего. Раньше было страшно о таком подумать, а теперь ничего, привыкаю, привыкла уж, считай. Так-то лучше. Хвастаться мне в своей жизни нечем, а жаловаться тоже не хочу и мачехой называть ее не стану. Что было – все мое.