Собрание сочинений [Том 1]
Шрифт:
Я заверил его в том, что понял, о чем он говорит. Действительно, с того времени, как он взялся обучать меня охоте, я провел переоценку всех своих действий. Наверное, самым драматическим открытием для меня стало то, что мне нравился образ жизни дона Хуана. Мне нравился сам дон Хуан как личность. В его поведении было что-то несокрушимое. В том, как он действовал, чувствовалось истинное мастерство, но он никогда не пользовался своим превосходством, чтобы что-либо от меня потребовать. Его стремление изменить мой образ жизни выливалось в безличные поручения, либо в авторитетную констатацию и разъяснение моих слабых сторон.
– Я решил изменить тактику, - заявил он.
Я попросил объяснить, потому что его заявление показалось мне весьма туманным, я даже не был уверен в том, что оно касается именно меня.
– Хороший охотник меняет свой образ действия настолько часто, насколько это необходимо, - ответил он.
– Да ты сам знаешь.
– Дон Хуан, что ты задумал?
– Охотник должен не только разбираться в повадках тех, на кого он охотится. Кроме этого, ему необходимо знать, что на этой земле существуют силы, которые направляют и ведут людей, животных и вообще все живое, что здесь есть.
Он замолчал. Я ждал, но он, похоже, сказал все, что хотел.
– О каких силах ты говоришь?
– спросил я после длительной паузы.
– О силах, которые руководят нашей жизнью и нашей смертью.
Дон Хуан снова умолк, словно столкнувшись с огромными затруднениями относительно того, что сказать дальше. Он потирал руки и, двигая нижней челюстью, качал головой. Дважды он знаком просил меня помолчать, когда я начинал просить его объяснить эти загадочные утверждения.
– Тебе непросто будет остановиться, - сказал он наконец.
– Ты упрям, я знаю, но это не имеет значения. Когда тебе, в конце концов, удастся себя изменить, упрямство будет тебе на руку.
– Я стараюсь, как только могу, - сказал я.
– Нет. Я не согласен. Ты не стараешься, как только можешь. Ты сказал так, потому что для тебя это звучит красиво. Ты говоришь так обо всем, что бы ты ни делал. Ты годами стараешься, как только можешь, и все без толку. Что-то нужно сделать, чтобы с этим покончить.
Как обычно, я почувствовал было, что должен защищаться. Но дон Хуан, как правило, находил мои самые слабые места. Поэтому каждый раз, начав защищаться от его критики, я неизменно оказывался в дураках. Поэтому на середине длинного выступления в свою защиту я умолк.
Дон Хуан с любопытством оглядел меня и засмеялся. Очень добродушно он напомнил, что уже говорил мне, что все мы - дураки. И что я - не исключение.
– Ты каждый раз чувствуешь себя обязанным объяснить свои поступки, как будто ты - единственный на всей земле, кто живет неправильно. Это - все то же чувство собственной важности. У тебя его все еще слишком много, так же, как слишком много личной истории. И в то же время ты так и не научился принимать на себя ответственность за свои действия, не используешь свою смерть в качестве советчика и, прежде всего, ты слишком доступен, ты полностью открыт. Другими словами, жизнь твоя по-прежнему настолько
Чувство уязвленного самолюбия захлестнуло меня, и я снова собрался было спорить. Но он сделал мне знак помолчать.
– Человек должен отвечать за то, что живет в этом странном мире, - сказал он.
– Ведь ты же знаешь, это - действительно странный мир.
Я утвердительно кивнул.
– Ты соглашаешься, но мы с тобой имеем в виду различные вещи. Для тебя мир странен своим свойством либо нагонять на тебя скуку, либо быть с тобой не в ладах. Для меня мир странен, потому что он огромен, устрашающ, таинственен, непостижим. Ты должен с полной ответственностью отнестись к своему пребыванию здесь - в этом чудесном мире, здесь - в этой чудесной пустыне, сейчас - в это чудесное время. Моя задача - убедить тебя в этом. И я все время старался ее выполнить. Я хотел убедить тебя в том, что необходимо научиться отдавать себе отчет в каждом действии, сделать каждое действие осознанным. Ведь ты пришел сюда ненадолго, и времени, которое тебе отпущено, слишком мало, действительно слишком мало для того, чтобы прикоснуться ко всем чудесам этого странного мира.
Я настаивал на том, что испытывать тоску или находиться с миром не в ладах - нормальное человеческое состояние.
– Так измени его!
– ответил он сухо.
– Это - вызов, и если ты его не принимаешь, значит ты - практически мертв.
Он предложил мне вспомнить хоть что-нибудь из своей жизни, что я делал бы с полной самоотдачей. Я назвал искусство. Мне всегда хотелось стать художником, и в течение нескольких лет я пытался реализовать свое желание. Иногда я все еще с болью вспоминал о постигшей меня неудаче.
– Ты никогда не относился с ответственностью к тому, что находишься в этом непостижимом мире, - сказал он таким тоном, словно выносил приговор.
– Поэтому ты так и не стал художником, и, наверное, так и не станешь охотником.
– Значит, на большее я не способен, дон Хуан.
– Неправда. Ты не знаешь, на что ты способен.
– Но я делаю все, что могу.
– И снова ты ошибаешься. Ты можешь сделать гораздо больше и действовать гораздо лучше. Ты допускаешь только одну-единственную ошибку - ты думаешь, что в твоем распоряжении уйма времени.
Он помолчал, глядя на меня как бы в ожидании реакции с моей стороны.
– Ты думаешь, что в твоем распоряжении - уйма времени, - повторил он.
– Уйма времени на что, дон Хуан?
– Ты считаешь, что твоя жизнь будет длиться вечно.
– Вовсе я так не считаю.
– Тогда, если ты не считаешь, что твоя жизнь будет длиться вечно, чего же ты ждешь? Почему ты колеблешься вместо того, чтобы решительно измениться?
– А тебе не приходило в голову, дон Хуан, что я не хочу меняться?
– Приходило. Так же, как и ты, я когда-то не хотел изменяться. Однако мне не нравилась моя жизнь. Я устал от нее, так же как ты сейчас устал от своей. Зато теперь я чувствую, что на все мне ее не хватит.
Я начал неистово доказывать, что его настойчивое стремление изменить мой образ жизни - это произвол, и что оно меня пугает. Я сказал, что на определенном уровне я с ним согласен, но лишь один тот факт, что он неизменно остается хозяином положения, делает всю ситуацию неприемлемой для меня.