Собрание сочинений, том 21
Шрифт:
Существование ирландского рода (sept, племя называлось clainne, клан) подтверждается и описание его дается не только в древних сборниках законов, но и английскими юристами XVII века, которые были присланы в Ирландию для превращения земель кланов в коронные владения английского короля. Земля вплоть до самого этого времени была общей собственностью клана или рода, если только она не была уже превращена вождями в их частные до-мениальные владения. Когда умирал какой-нибудь член рода и, следовательно, одно из хозяйств переставало существовать, старейшина (caput cognationis, как называли его английские юристы) предпринимал новый передел всей земли между оставшимися хозяйствами. Последний производился, вероятно, в общем по правилам, действующим в Германии. Еще в настоящее время кое-где в деревнях встречаются поля, входящие в так называемую систему rundale, сорок или пятьдесят лет тому назад таких полей было очень много. Крестьяне, индивидуальные арендаторы земли, ранее принадлежавшей всему роду, а затем захваченной английскими завоевателями, вносят каждый арендную плату за свой участок, но соединяют всю пахотную и луговую землю своих участков вместе, делят ее в зависимости от расположения и качества на «коны» [ «Gewanne»], как они называются на Мозеле, и предоставляют каждому его долю в каждом коне; болота и выгоны находятся в общем пользовании. Еще пятьдесят лет тому назад время от времени, иногда ежегодно, производились переделы. Межевой план такой деревни, где действует система rundale, выглядит совершенно так же, как план какой-нибудь немецкой подворной общины [Gehoferschaft] на Мозеле или в Хохвальде. Род продолжает жить также и в «factions» [ «партиях». Ред.], Ирландские крестьяне часто делятся на партии, которые различаются по совершенно бессмысленным или нелепым на внешний взгляд
151
В сентябре 1891 г. Энгельс совершил поездку по Шотландии и Ирландии.
В Шотландии гибель родового строя совпадает с подавлением восстания 1745 года [152] . Остается еще исследовать, какое именно звено этого строя представляет шотландский клан, но что он является таким звеном, не подлежит сомнению. В романах Вальтера Скотта перед нами, как живой, встает этот клан горной Шотландии. Этот клан, — говорит Морган, —
«превосходный образец рода по своей организации и по своему духу, разительный пример власти родового быта над членами рода… В их распрях и в их кровной мести, в распределении территории по кланам, в их совместном землепользовании, в верности членов клана вождю и друг другу мы обнаруживаем повсеместно устойчивые черты родового общества… Происхождение считалось в соответствии с отцовским правом, так что дети мужчин оставались в клане, тогда как дети женщин переходили в кланы своих отцов» [153] .
152
В 1745–1746 гг. в Шотландии произошло восстание горных кланов против притеснений и обезземеливания, осуществлявшихся в интересах англо-шотландской земельной аристократии и буржуазии; горцы боролись за сохранение старинной родовой организации. Недовольством горцев воспользовалась часть дворянства горной Шотландии, заинтересованная в сохранении феодально-патриархальной клановой системы и выдвинувшая в качестве цели восстания восстановление на английском престоле династии Стюартов. После первоначальных кратковременных успехов армия повстанцев была разбита. В результате подавления восстания клановая система в горной Шотландии была разрушена, остатки родового землевладения ликвидированы, усилился процесс сгона шотландских крестьян с земли, были отменены родовые суды, запрещены некоторые родовые обычаи.
153
L. H. Morgan. «Ancient Society». London, 1877, p. 357, 358.
Но что ранее в Шотландии господствовало материнское право, доказывает тот факт, что, по свидетельству Беды, в королевской фамилии пиктов наследование происходило по женской линии [154] . Даже пережиток пуналуальной семьи сохранялся как у уэльсцев, так и у скоттов вплоть до средних веков в виде права первой ночи, которым, если оно не было выкуплено, мог воспользоваться по отношению к каждой невесте вождь клана или король в качестве последнего представителя прежних общих мужей [В издании 1884 г. за этими словами следует текст, опущенный Энгельсом в издании 1891 года: «Такое же право — в Северной Америке оно встречается на крайнем северо-западе довольно часто — действовало также и у русских; его отменила великая княгиня Ольга в X веке». Далее приводится абзац о «коммунистических хозяйствах крепостных семей в Ниверне и Франш-Конте, подобных славянским семейным общинам в сербскохорватских землях», перенесенный Энгельсом в издании 1891 г. в главу II и включенный им в несколько измененном виде в одно из добавлений к этой главе (см. настоящий том, стр. 62–63). Ред.]
154
Beda Venerabilis. «Historia ecclesiastica gentis Anglorum» (Беда Достопочтенный. «Церковная история англов»), кн. I, гл. I.
Не подлежит сомнению, что германцы вплоть до переселения народов были организованы в роды. Они, по-видимому, заняли территорию между Дунаем, Рейном, Вислой и северными морями только за несколько столетий до нашей эры; переселение кимвров и тевтонов было тогда еще в полном разгаре, а свевы прочно осели только во времена Цезаря. О последних Цезарь определенно говорит, что они расселились родами и родственными группами (gen-tibus cognationibusque) [155] , а в устах римлянина из gens Julia [рода Юлиев. Ред.] это слово gentibus имеет вполне определенное и бесспорное значение. Это относилось ко всем германцам; даже в завоеванных римских провинциях они еще селились, по-видимому, родами. В «Алеманнской правде» подтверждается, что на завоеванной земле к югу от Дуная народ расселился родами (gene-alogiae) [156] ; понятие genealogia употреблено здесь совершенно в том же смысле, как позднее община-марка или сельская община [Дальнейший текст до слов: «Как у мексиканцев и греков, так и у германцев» (см. настоящий том, стр. 136) включен Энгельсом в издание 1891 г. вместо напечатанного в издании 1884 г. следующего текста: «Таким образом мы видим, что один из германских народов, и именно опять-таки свевы, расселился здесь родами, gentes, и каждому роду была отведена определенная территория. У бургундов и лангобардов род назывался fara, а употребляемое в «Бургундской правде» наименование членов рода (faramanni) одновременно означает также и самих бургундов, в противоположность римскому населению, которое, естественно, не входило в состав бургундских родов. Распределение земель происходило, следовательно, у бургундов также по родам. Так решается вопрос о faramanni, над которым сотни лет понапрасну ломали головы германские юристы. Название fara едва ли было общим обозначением рода у всех германцев, хотя мы и находим его у одного народа готской и у другого народа герминонской (верхненемецкой) ветви. В немецком языке существует большое количество корней, применяемых для обозначения родства, и они одновременно используются в выражениях, которые, как мы можем предположить, имеют отношение к роду». Ред.]. Недавно Ковалевский высказал взгляд, что эти gene-alogiae представляли собой крупные домашние общины, между которыми была разделена земля и из которых лишь впоследствии развилась сельская община [157] . То же самое может относиться тогда и к fara, выражению, которое у бургундов и лангобардов, — следовательно, у готского и герминонского, или верхненемецкого, племени, — обозначало почти, если не совсем то же самое, что и слово genealogia
155
Цезарь. «Записки о галльской войне», кн. VI, гл. 22.
156
«Алеманнская правда» — свод обычного права германского племенного союза алеманнов (аламанов), занимавшего с V в. территорию современного Эльзаса, современной Восточной Швейцарии и Юго-Западной Германии; относится к концу VI — началу VII вв. и VIII веку. Энгельс ссылается здесь на закон LXXXI (LXXXIV) «Алеманнской правды».
157
Речь идет о работах M. M. Ковалевского «Первобытное право. Выпуск 1. Род». M., 1886 и «Tableau des origi-nes et de l'evolution de la famille et de la propriete». Stockholm, 1890.
Памятники языка оставляют перед нами открытым вопрос относительно того, существовало ли у всех германцев общее выражение для обозначения рода — и какое именно. Этимологически греческому genos, латинскому gens соответствует готское kuni, средневерхнене-мецкое kunne, и употребляется это слово в том же самом смысле. На времена материнского права указывает то, что слово для обозначения женщины происходит от того же корня: греческое gyne, славянское zena, готское qvino, древнескандинавское kona, kuna. — У лангобардов и бургундов мы встречаем, как уже сказано, слово fara, которое Гримм выводит от гипотетического корня fisan — рождать. Я предпочел бы исходить из более очевидного происхождения от faran — ездить [по-немецки fahren. Ред.], кочевать, возвращаться, как обозначения некоторой определенной части кочующей группы, состоящей, само собой разумеется, только из родственников, — обозначения, которое за время многовековых переселений сначала на восток, а затем на
запад постепенно было перенесено на саму родовую общину. — Далее, готское sibja, англо-саксонское sib, древневерхненемецкое sippia, sippa — родня [по-немецки Sippe. Ред.]. В древнескандинавском языке встречается лишь множественное число sifjar — родственники; в единственном числе — только как имя богини Сиф [Sif]. — И, наконец, в «Песне о Хильдебранде» [158] попадается еще другое выражение, именно в том месте, где Хильдебранд спрашивает Хадубранда:
158
«Песнь о Хильдебранде» — героическая поэма, памятник древнегерманской эпической поэзии VIII в., сохранившийся в отрывках.
«Кто твой отец среди мужчин в народе… или из какого ты рода?» («eddo huelihhes cnuosles du sis»).
Если только вообще существовало общее германское обозначение для рода, то оно, очевидно, звучало как готское kuni; за это говорит не только тождество с соответствующим выражением в родственных языках, но и то обстоятельство, что от него происходит слово kuning — король [по-немецки Konig. Ред.] которое первоначально обозначает старейшину рода или племени. Слово sibja, родня, не приходится, по-видимому, принимать в расчет; по крайней мере, sifjar означает на древнескандинавском языке не только кровных родственников, но и свойственников, то есть включает членов по меньшей мере двух родов: само слово sif, таким образом, не могло быть обозначением рода.
Как у мексиканцев и греков, так и у германцев построение боевого порядка в отряде конницы и в клиновидной колонне пехоты происходило по родовым объединениям; если Тацит говорит: по семьям и родственным группам [159] , то это неопределенное выражение объясняется тем, что в его время род в Риме давно перестал существовать как жизнеспособная единица.
Решающее значение имеет то место у Тацита, где говорится, что брат матери смотрит на своего племянника как на сына, а некоторые даже считают кровные узы, связывающие дядю с материнской стороны и племянника, более священными и тесными, чем связь между отцом и сыном, так что, когда требуют заложников, сын сестры признается большей гарантией, чем собственный сын того человека, которого хотят связать этим актом. Здесь мы имеем живой пережиток рода, организованного в соответствии с материнским правом, следовательно первоначального, и притом такого, который составляет отличительную черту германцев [Особенно тесная по своей природе связь между дядей с материнской стороны и племянником, ведущая свое происхождение от эпохи материнского права и встречающаяся у многих народов, известна грекам только в мифологии героического периода. Согласно Диодору (IV, 34), Мелеагр убивает сыновей Тестия, братьев своей матери Алтеи. Последняя видит в этом поступке такое ничем не искупимое преступление, что проклинает убийцу, своего собственного сына, и призывает на него смерть» «Боги, как рассказывают, вняли ее желаниям и прервали жизнь Мелеагра». По словам того же Диодора (IV, 43 и 44), аргонавты под предводительством Геракла высаживаются во Фракии и находят там, что Финей, подстрекаемый своей новой женой, подвергает позорному истязанию своих двух сыновей, рожденных от отвергнутой жены его, Бореады Клеопатры. Но среди аргонавтов оказываются также Бореады, братья Клеопатры, то есть братья матери истязуемых. Они тотчас же вступаются за своих племянников, освобождают их и убивают стражу [160] .]. Если член такого рода отдавал собственного сына в залог какого-либо торжественного обязательства и сын становился жертвой нарушения отцом договора, то это было только делом самого отца. Но если жертвой оказывался сын сестры, то этим нарушалось священнейшее родовое право; ближайший сородич мальчика или юноши, обязанный больше всех других охранять его, становился виновником его смерти; этот сородич либо не должен был делать его заложником, либо обязан был выполнить договор. Если бы мы даже не обнаружили никаких других следов родового строя у германцев, то было бы достаточно одного этого места [Дальнейший текст до слов: «Впрочем во времена Тацита» (см. настоящий том, стр. 137) добавлен Энгельсом в издании 1891 года. Ред.]
159
Тацит. «Германия», гл. 7.
160
Диодор Сицилийский. «Историческая библиотека», кн. IV, гл. 34, 43–44.
Еще более решающее значение, поскольку это свидетельство относится к периоду более позднему, спустя почти 800 лет, имеет одно место из древнескандинавской песни о сумерках богов и гибели мира «Voluspa» [161] . В этом «Вещании провидицы», в которое, как доказано теперь Бангом и Бугге [162] , вплетены также и элементы христианства, при описании эпохи всеобщего вырождения
и испорченности, предшествующей великой катастрофе, говорится:
161
«Voluspa» («Вещание провидицы») — одна из песен «Старшей Эдды» (см. примечание 48).
162
Имеются в виду следующие работы: A. Ch. Bang. «Voluspa og de sibyllinske orakler». 1879 (А. К. Банг. «Вещание провидицы и сивиллины прорицания». 1879) и S. Bugge. «Studier over de nordiske Gude- og Heltesagns Oprindelse». Kristiania, 1881–1889 (С. Бугге. «Очерки по вопросу о происхождении скандинавских саг о богах и героях». Христиания, 1881–1889).
Systrungr — значит сын сестры матери, и то обстоятельство, что они, дети сестер, отрекутся от взаимного кровного родства, представляется поэту еще большим преступлением, чем братоубийство. Это усугубление преступления выражено в слове systrungar, которое подчеркивает родство с материнской стороны; если бы вместо этого стояло syskina-born — дети братьев и сестер — или syskina-synir — сыновья братьев и сестер, то вторая строка означала бы по отношению к первой не усугубление, а смягчение. Таким образом, даже во времена викингов, когда возникло «Вещание провидицы», в Скандинавии еще не исчезло воспоминание о материнском праве.