Собрание сочинений, том 21

Энгельс Фридрих

К тому же в каждом, в том числе и карликовом, государстве были разные деньги, разные системы мер и весов, часто даже по две и по три системы в одном государстве. И из всех этих бесчисленных разновидностей монет, мер и весов ни одна не была признана на мировом рынке. Неудивительно поэтому, что купцам и фабрикантам, имевшим дело с мировым рынком или вынужденным конкурировать с импортными товарами, приходилось наряду с большим числом своих монет, мер и весов пользоваться еще и иностранными; что хлопчатобумажная пряжа развешивалась на английские фунты, шелковые материи отмеривались на метры, счета для заграницы составлялись в фунтах стерлингов, долларах и франках! И как же могли возникнуть крупные кредитные учреждения на основе валютных систем с таким ограниченным распространением? Здесь — банкноты в гульденах, там — в прусских талерах, рядом золотой талер, талер «новые две трети», банковская марка, марка, находящаяся в обращении, двадцатигульденовая монетная система, двадцатичетырехгульденовая монетная система, — и все это при бесконечных перерасчетах и колебаниях курса [463] .

463

Прусский талер составлял 1/₁₄ весовой марки чистого серебра; был введен в Пруссии в 1750 г. и в первой половине XIX в. (до 1857 г.) принят и северогерманскими, а также некоторыми другими государствами; деление прусского талера на зильбергроши, шиллинги и пфенниги было в различных германских государствах разное.

Золотой талер — денежная единица вольного города Бремена, сохранившего (вплоть до 1872 г.) в отличие от всех других валютных систем Германии золотой стандарт; равнялся приблизительно 3,32 марки.

Талер «новые две трети» — серебряная монета, имевшая хождение в Ганновере, Мекленбурге и некоторых других северогерманских государствах, равнялась приблизительно 2,34 марки.

Банковская марка (Mark Banko) — монета, введенная гамбургским банком для расчетов при оптовой торговле и долгое время принимавшаяся как международная счетная единица. Марка, находящаяся в обращении (Mark Courant) — ходовая монета; с XVII в. так назывались серебряные деньги достоинством до 0,5 марки в противоположность золотым монетам, мелкой разменной монете и бумажным деньгам.

Двадцатигульденовая

монетная система (Zwanzig-Guldenfus) — система, при которой из одной весовой марки чистого серебра чеканилось 20 гульденов или 137₃ талера; была введена в Австрии в 1748 г. и вскоре принята в Баварии, курфюршестве Саксонском и в ряде государств Западной и Южной Германии; в Австрии эта система существовала до 1857 года.

Двадцатичетырехгульденовая монетная система (Vierundzwanzig-Guldenfus) — система, при которой из весовой марки чистого серебра чеканилось 24 гульдена; была принята с 1776 г. в Баварии, Бадене, Вюртемберге и других южногерманских государствах.

Если даже и удавалось в конце концов все это преодолеть, то сколько тратилось при всех этих трениях усилий, сколько терялось денег и времени! Между тем, и в Германии начали, наконец, понимать, что в наши дни время — деньги.

Молодая германская промышленность должна была показать себя на мировом рынке: вырасти она могла только на экспорте. Но для этого она должна была пользоваться на чужбине защитой международного права. Английский, французский, американский купец мог за границей позволить себе даже больше, чем дома. За него вступалось его посольство, а в случае необходимости и несколько военных кораблей. А немец? Австриец мог еще до известной степени рассчитывать на свое посольство на Ближнем Востоке — в других местах оно ему не очень-то помогало. Когда же прусский купец обращался на чужбине к своему послу с жалобой на причиненную обиду, то почти всегда получал ответ: «Так вам и надо! Чего вы здесь ищете? Сидели бы спокойно дома!» А подданный какого-нибудь мелкого государства и вовсе был повсюду совершенно бесправен. Куда бы ни приезжали немецкие купцы, они везде прибегали к иностранному покровительству — французскому, английскому, американскому — или должны были поскорее натурализоваться на новой родине [Пометка Энгельса на полях карандашом: «Веерт». Ред.]. Впрочем, даже если бы их послы и пожелали вступиться за них, какой был бы от этого толк? С самими-то немецкими послами в заморских странах обходились, как с чистильщиками сапог.

Отсюда видно, что стремление к единому «отечеству» имело весьма материальную подоплеку. Это уже не были туманные порывы членов буршеншафтов на вартбургском празднестве [464] , когда «отвагой души немцев пламенели» и когда, как поется на французский мотив, «стремился юноша в кипучий бой, чтоб голову сложить за край родной» [Обе цитаты взяты из стихотворения Н. Хинкеля «Песнь Союза». Ред.], за восстановление романтического величия средневековой империи, — а на склоне лет сей пламенный юноша превращался в самого обычного ханжу, в преданного абсолютизму холопа своего государя. Это не был также уже гораздо более земной призыв к единству, провозглашенный адвокатами и прочими буржуазными идеологами гамбахского празднества [465] , которые воображали, что любят свободу и единство ради них самих, и не видели, что превращение Германии в кантональную республику по швейцарскому образцу, к чему сводились идеалы наиболее трезвых из них, так же невозможно, как и гогенштауфенская империя [466] вышеупомянутых студентов. Нет, это было выросшее из непосредственных деловых потребностей стремление практического купца и промышленника вымести весь исторически унаследованный хлам мелких государств, стоявший на пути свободного развития торговли и промышленности, устранить все излишние помехи, которые немецкому коммерсанту приходилось преодолевать у себя дома, если он хотел выступить на мировом рынке, и от которых были избавлены все его конкуренты. Германское единство сделалось экономической необходимостью. И люди, которые его теперь требовали, знали, чего они хотят. Они воспитывались на торговле и для торговли, умели торговать и сторговываться. Они знали, что нужно побольше запрашивать, но и с готовностью идти на уступки. Они распевали об «отечестве немца» вместе со Штирией, Тиролем и «Австрийской державой, богатой победами и славой» [Из стихотворения Э. М. Арндта «Отечество немца». Ред.], а также:

464

Вартбургское празднество состоялось 18 октября 1817 г. в связи с 300-летием Реформации и 4-ой годовщиной Лейпцигской битвы 1813 года. Инициаторами празднества были буршеншафты — немецкие студенческие организации, возникшие под влиянием освободительной войны против Наполеона и выступавшие за объединение Германии. Празднество вылилось в демонстрацию оппозиционно настроенного студенчества против реакционного меттерниховского режима и за единство Германии.

465

Гамбахское празднество — политическая манифестация 27 мая 1832 г. у замка Гамбах в баварском Пфальце, организованная представителями немецкой либеральной и радикальной буржуазии. Участники празднества выступали с призывами к единству всех немцев против немецких государей во имя борьбы за буржуазные свободы и конституционные преобразования.

466

Речь идет о средневековой Священной римской империи, основанной в 962 году; при династии Гогенштауфенов (1138–1254) в состав империи, представлявшей собой непрочное объединение феодальных княжеств и вольных городов, входила Германия и ряд других стран Центральной Европы, часть Италии и некоторые владения в Восточной Европе, захваченные у славян немецкими феодалами.

«От Мааса и до Мемеля, От Эча и до Бельта самого Германия всего превыше, На свете выше ты всего».

[Из «Песни немцев» Гофмана фон Фаллерслебена. Ред.]

Но за уплату наличными они готовы были уступить изрядную долю — процентов 25–30 — того самого отечества, которое должно было становиться все шире [467] . План объединения был у них готов и мог быть немедленно осуществлен.

467

Здесь Энгельс иронически перефразирует один из рефренов известного стихотворения Эрнста Морица Арн-дта «Отечество немца», написанного в 1813 г. и призывавшего немцев к объединению всех стран, «где речь немецкая звучит». У Арндта этот рефрен гласит: «Отечество пусть станет шире».

Но единство Германии было не только германским вопросом. Со времени Тридцатилетней войны уже ни одно общегерманское дело не решалось без весьма ощутимого иностранного вмешательства [Пометка Энгельса на полях карандашом: «Вестфальский и Тешенский мир» [468] . Ред.]. Фридрих II завоевал в 1740 г. Силезию с помощью французов [469] . Реорганизация Священной римской империи в 1803 г., проведенная по решению имперской депутации, была буквально продиктована Францией и Россией [470] . Затем Наполеон установил в Германии такие порядки, которые отвечали его интересам. И, наконец, на Венском конгрессе [В рукописи над этой строчкой рукой Энгельса написано: «Германия — Польша». Ред.] под влиянием прежде всего России, а также Англии и Франции, она была снова раздроблена на тридцать шесть государств, включавших в себя двести с лишним обособленных больших и малых клочков земли, причем немецкие монархи, совсем как на Регенсбургском имперском сейме 1802–1803 гг. [471] , добросовестно помогали этому и еще более усилили раздробленность страны. Вдобавок, отдельные куски Германии были отданы иноземным государям. Германия оказалась, таким образом, не только бессильной и беспомощной, раздираемой внутренними распрями, обреченной на жалкое прозябание в политическом, военном и даже промышленном отношении, но, что еще гораздо хуже, Франция и Россия в силу укоренившегося обычая приобрели право на расчленение Германии, точно так же как Франция и Австрия присвоили себе право следить за тем, чтобы Италия оставалась раздробленной. Этим мнимым правом и воспользовался царь Николай в 1850 г., когда, бесцеремоннейшим образом воспрепятствовав всякому самовольному изменению конституции, заставил восстановить Союзный сейм, этот символ бессилия Германии.

468

О Тридцатилетней войне и Вестфальском мире — см. примечание 278.

Тешенский мир — мирный договор между Австрией, с одной стороны, и Пруссией и Саксонией, с другой, заключенный в Тешене 24 мая 1779 г. и завершивший войну за Баварское наследство (1778–1779). Согласно этому договору Пруссия и Австрия получили некоторые части территории Баварии, а Саксония — денежную компенсацию. Посредником при заключении договора выступала Россия, которая вместе с Францией являлась также гарантом договора.

469

Захват прусским королем Фридрихом II Силезии был осуществлен в результате войны за Австрийское наследство (1740–1748), которая была вызвана притязаниями ряда европейских феодальных государств, в первую очередь Пруссии, на владения австрийских Габсбургов, доставшиеся после смерти императора Карла VI его дочери Марии-Терезии ввиду отсутствия прямых наследников по мужской линии. В декабре 1740 г. прусский король Фридрих II напал на принадлежавшую Австрии Силезию. Франция и Бавария заняли по отношению к Пруссии позицию благожелательного нейтралитета, а после нескольких поражений австрийских войск открыто присоединились к ней. На стороне Австрии выступила Англия — торговый соперник Франции, военную и дипломатическую поддержку австрийцам оказывали Сардиния, Голландия и Россия. Фридрих II в этой войне дважды изменял своим союзникам, заключая сепаратный мир с Австрией (в 1742 и 1745 гг.); в 1742 г. за Пруссией была закреплена большая часть Силезии, а после окончания войны — вся Силезия.

470

См. примечание 238.

471

Имеется в виду обсуждение и утверждение Регенсбургским имперским сеймом — высшим органом Священной римской империи, состоявшим из представителей германских государств, — продиктованного Францией и Россией решения об урегулировании территориальных вопросов в прирейнской Германии (см. примечание 238).

Итак, единство Германии приходилось завоевывать не только в борьбе против германских монархов и других внутренних врагов, но и против заграницы. Или же — с помощью заграницы. Каково же было тогда положение за пределами Германии?

Во Франции Луи Бонапарт использовал борьбу между буржуазией и рабочим классом, чтобы с помощью крестьян подняться на президентское кресло, а затем с помощью армии — на императорский престол. Однако новый, возведенный на престол армией император Наполеон в границах Франции 1815 г. — это была мертворожденная затея. Воскресшая наполеоновская империя означала расширение Франции до Рейна, осуществление традиционной мечты французского шовинизма. Но на первых порах захват Рейна был не по силам Луи Бонапарту: всякая попытка в этом направлении привела бы к образованию европейской коалиции против Франции. Между тем, представился удобный случай поднять престиж Франции

и покрыть армию новыми лаврами, предприняв с одобрения почти всей Европы войну против России, которая использовала революционный период в Западной Европе для того, чтобы втихомолку оккупировать Дунайские княжества и подготовить новую завоевательную войну против Турции. Англия заключила союз с Францией, Австрия доброжелательно относилась к обеим, и только героическая Пруссия продолжала целовать русскую розгу, которой ее еще вчера секли, и сохраняла дружественный России нейтралитет. Но ни Англия, ни Франция не хотели серьезной победы над противником, и война закончилась поэтому лишь незначительным унижением России и образованием русско-французского союза против Австрии [Крымская война была единственной в своем роде колоссальной комедией ошибок, в которой перед каждой новой сценой спрашиваешь себя: кто же на этот раз будет обманут? Но эта комедия стоила несметных затрат и более миллиона человеческих жизней. Едва началась война, как Австрия вступила в Дунайские княжества; русские отступили перед австрийцами, и, таким образом, пока Австрия оставалась нейтральной, война с Турцией на сухопутной русской границе сделалась невозможной. Однако привлечь к войне на этой границе Австрию в качестве союзника было бы возможно только в том случае, если бы война велась серьезно, с целью восстановить Польшу и надолго отодвинуть назад западную границу России. Тогда вынуждена была бы примкнуть и Пруссия, через которую Россия еще получала все свои импортные товары; Россия оказалась бы блокированной и с суши, и с моря и скоро была бы побеждена. Но это не входило в расчеты союзников. Они были, наоборот, довольны тем, что миновала всякая опасность серьезной войны. Пальмерстон предложил перенести театр военных действий в Крым, чего желала сама Россия, и Луи-Наполеон очень охотно пошел на это. Война в Крыму могла остаться лишь показной, и в таком случае все главные участники были бы удовлетворены. Но император Николай вбил себе в голову мысль о необходимости вести там войну серьезную, забыв при атом, что если это место было наиболее благоприятным для показной войны, то для серьезной воины оно было самым неблагоприятным. То, что составляет силу России при обороне — огромная протяженность ее редко населенной, бездорожной и бедной вспомогательными ресурсами территории, — при всякой наступательной войне России обращается против нее самой и нигде это не проявляется в большей степени, чем именно в направлении Крыма. Южнорусские степи, которые должны были стать могилой вторгшегося неприятеля, стали могилой русских армий, которые Николай с жестокой и тупой беспощадностью гнал одну за другой в Севастополь вплоть до середины зимы. И когда последняя, наспех собранная, кое-как снаряженная и нищенски снабжаемая продовольствием армия потеряла в пути около двух третей своего состава (в метелях гибли целые батальоны), а остатки ее оказались не в силах прогнать неприятеля с русской земли, тогда надменный пустоголовый Николай жалким образом пал духом и отравился. С этого момента война опять превратилась в показную и вскоре закончилась миром.]

Крымская война сделала Францию руководящей европейской державой, а авантюриста Луи-Наполеона — героем дня, для чего, правда, не слишком много требовалось. Но Крымская война не принесла Франции увеличения территории и была поэтому чревата новой войной, в которой Луи-Наполеону предстояло осуществить свое истинное призвание — стать «приумножателем земель империи» [Энгельс употребляет здесь выражение «Mehrer des Reiches», являвшееся частью титула императоров Священной римской империи в средние века. Ред.]. Эта новая война уже была подготовлена во время первой тем, что Сардинии разрешено было примкнуть к союзу западных держав в качестве сателлита императорской Франции и специально в качестве ее форпоста против Австрии; война была, далее, подготовлена при заключении мира соглашением Луи-Наполеона с Россией [472] , которой больше всего хотелось наказать Австрию.

472

Энгельс имеет в виду заключение 3 марта (19 февраля) 1859 г. в Париже тайного договора между Россией и Францией, направленного против Австрии. По этому договору Россия обязалась занять позицию благожелательного нейтралитета по отношению к Франции в случае войны между Францией и Сардинией, с одной стороны, и Австрией — с другой. Франция же давала обещание поднять вопрос о пересмотре тех статей завершившего Крымскую войну Парижского мирного договора 1856 г., которые ограничивали суверенитет России на Черном море. В дальнейшем, однако, ввиду уклонения Наполеона III от выполнения своих обещаний и в связи с разногласиями по другим вопросам, произошло охлаждение во взаимоотношениях между обеими странами.

Луи-Наполеон стал теперь кумиром европейской буржуазии. Не только за совершенное им 2 декабря 1851 г. «спасение общества», которым он, правда, уничтожил политическое господство буржуазии, но лишь для того, чтобы спасти ее социальное господство; не только потому, что он показал, как всеобщее избирательное право можно при подходящих условиях превратить в орудие угнетения масс; не только потому, что в его правление торговля и промышленность, а особенно спекуляция и биржевые махинации достигли небывалого расцвета. А прежде всего потому, что буржуазия признала в нем первого «великого государственного мужа», который был плотью от ее плоти, костью от ее кости. Он был выскочкой, как и всякий настоящий буржуа. «Прошедший сквозь огонь и воду» заговорщик-карбонарий в Италии, артиллерийский офицер в Швейцарии, обремененный долгами знатный бродяга и специальный констебль в Англии [473] , но всегда и везде претендент на престол, — он своим авантюристским прошлым и тем, что морально скомпрометировал свое имя во всех странах, подготовил себя к роли императора французов и вершителя судеб Европы, подобно тому как классический образец буржуа — американец — рядом подлинных и фиктивных банкротств готовит себя в миллионеры. Став императором, он не только подчинил политику интересам капиталистической наживы и биржевых махинаций, по и в самой политике всецело придерживался правил фондовой биржи и спекулировал на «принципе национальностей» [474] . Раздробленность Германии и Италии была для прежней французской политики неотчуждаемым сеньориальным правом Франции; Луи-Наполеон тотчас же приступил к розничной распродаже этого сеньориального права за так называемые компенсации. Он готов был помочь Италии и Германии избавиться от раздробленности при условии, что Германия и Италия за каждый свой шаг к национальному объединению заплатят ему территориальными уступками. Это не только давало удовлетворение французскому шовинизму и приводило к постепенному расширению империи до границ 1801 г. [475] , но и снова ставило Францию в исключительное положение просвещенной державы, освободительницы народов, а Луи-Наполеона — в положение защитника угнетенных национальностей. И вся просвещенная, воодушевленная национальной идеей буржуазия, — поскольку она была живо заинтересована в устранении с мирового рынка всех препятствий для торговли, — единодушно приветствовала эту просвещенную деятельность, несущую освобождение всему миру.

473

10 апреля 1848 г. проживавший в Англии Луи Бонапарт участвовал в срыве чартистской демонстрации, находясь в рядах особых полицейских отрядов, так называемых специальных констеблей.

474

«Принцип национальностей» был выдвинут правящими кругами Второй империи и широко использован ими в качестве идеологического прикрытия завоевательных планов и внешнеполитических авантюр. Выставляя себя в фальшивой роли «защитника национальностей», Наполеон III спекулировал на национальных интересах угнетенных народов с целью укрепления гегемонии Франции и расширения ее границ. Не имея ничего общего с признанием права наций на самоопределение, «принцип национальностей» был направлен на разжигание национальной розни, на превращение национального движения, особенно движения малых народов, в орудие контрреволюционной политики соперничающих между собой крупных государств. Разоблачение бонапартистского «принципа национальностей» см. в памфлете К. Маркса «Господин Фогт» (настоящее издание, т. 14, стр. 502–551) и в работе Ф. Энгельса «Какое дело рабочему классу до Польши?» (настоящее издание, т. 16, стр. 156–166).

475

Речь идет о границах Франции, установленных Люневильским миром, который был заключен между Францией и Австрией 9 февраля 1801 г. после поражения войск второй антифранцузской коалиции. Мирный договор закрепил расширение границ Франции, осуществленное в результате войн с первой и второй коалициями, в частности присоединение левого берега Рейна, Бельгии и Люксембурга, а также санкционировал ее фактическое господство над созданными в 1795–1798 гг. зависимыми от Франции республиками: Батавской, Гельветической, Лигурийской и Цизальпинской.

Начало было положено в Италии [Пометка Энгельса на полях карандашом: «Орсини». Ред.]. Здесь с 1849 г. неограниченно властвовала Австрия, а Австрия была в то время козлом отпущения для всей Европы. Жалкие результаты Крымской войны приписывались не нерешительности западных держав, желавших только показной войны, а колеблющейся позиции Австрии, позиции, в которой, однако, никто не был более виновен, чем сами западные державы. Россия же была так оскорблена продвижением австрийцев к Пруту — благодарность за русскую помощь в Венгрии в 1849 г. (хотя именно это продвижение и спасло ее), — что была рада всякому нападению на Австрию. Пруссию не принимали больше в расчет и уже на Парижском мирном конгрессе ее третировали en canaille [без всякого стеснения. Ред.]. Итак, война за освобождение Италии «до Адриатики», затеянная при содействии России, была начата весной 1859 г. и уже летом закончена на Минчо. Австрия не была выброшена из Италии, Италия не стала «свободной до Адриатики» и не была объединена, Сардиния увеличила свою территорию, но Франция приобрела Савойю и Ниццу и тем самым достигла своих границ с Италией 1801 года [476] .

476

Война Франции и Сардинии (Пьемонта) против Австрии была развязана Наполеоном III, стремившимся под флагом «освобождения» Италии (в манифесте о войне Наполеон III демагогически обещал сделать ее «свободной до Адриатического моря») к территориальным захватам и укреплению бонапартистского режима во Франции посредством внешних авантюр. Итальянская крупная буржуазия и либеральное дворянство надеялись в результате войны осуществить объединение Италии под властью правившей в Пьемонте Савойской династии. Война началась 29 апреля 1859 года. После решающего сражения при Сольферино (24 июня 1859 г.), в котором австрийские войска потерпели поражение и отступили к реке Минчо, Наполеон III, напуганный размахом национально-освободительного движения в Италии и не желая способствовать созданию единого независимого итальянского государства, заключил 11 июля сепаратно, за спиной Сардинии, прелиминарный мирный договор с Австрией в городе Виллафранка. По этому договору Венеция оставалась во владении Австрии, Ломбардия Переходила к Франции, которая позднее передала ее Пьемонту в обмен на Савойю и Ниццу. Условия Виллафранкского договора в целом были положены в основу окончательного мирного договора, подписанного в Цюрихе 10 ноября 1859 года.

Но это не удовлетворило итальянцев. В Италии тогда еще господствовало чисто мануфактурное производство, крупная промышленность была в пеленках. Рабочий класс был далеко не полностью экспроприирован и пролетаризирован; в городах он владел еще собственными орудиями производства, в деревне промышленный труд был побочным промыслом мелких крестьян-собственников или арендаторов. Поэтому энергия буржуазии еще не была подорвана существованием противоположности между нею и современным, осознавшим свои классовые интересы пролетариатом. А так как раздробленность Италии сохранялась только в результате иноземного австрийского владычества, под покровительством которого злоупотребления монархических правительств дошли до крайнего предела, то и крупное землевладельческое дворянство и городские народные массы стояли на стороне буржуазии как передового борца за национальную независимость. Но иноземное владычество в 1859 г. было сброшено повсюду, кроме Венеции; дальнейшему вмешательству Австрии в итальянские дела был положен конец Францией и Россией, — никто этого больше не боялся. А в лице Гарибальди Италия имела героя античного склада, способного творить и действительно творившего чудеса. С тысячей волонтеров он опрокинул все Неаполитанское королевство, фактически объединил Италию, разорвал искусную сеть бонапартовой политики. Италия была свободна и по существу объединена, — но не происками Луи-Наполеона, а революцией.