Собрание сочинений, том 23
Шрифт:
«Обвинять приходится только законодательную власть, потому что она издала обманчивый закон (delusive law), который, заботясь для вида о воспитании детей, не содержит ни одного положения, обеспечивающего достижение этой цели. Он ничего не устанавливает, кроме того, что дети на определенное число часов» (3 часа) «в день должны быть заперты в четырех стенах помещения, именуемого школой, и что хозяин детей еженедельно должен получать удостоверение об исполнении этого от лица, которое подписывается в качестве учителя или учительницы»{545}.
До издания в 1844 г. исправленного фабричного акта нередко попадались удостоверения о посещении школы, на которых учитель или учительница вместо подписи ставили крест, потому что сами не умели писать.
«При моем посещении одной школы, выдающей такие свидетельства, я до того был поражен невежеством учителя, что спросил его: «Скажите, пожалуйста, умеете ли вы читать?» — «В
Во время подготовки акта 1844 г. фабричные инспектора жаловались на позорное состояние учреждений, именуемых школами, удостоверения которых они по закону должны были признавать вполне действительными. Но все, чего они добились, заключалось в том, что с 1844 г.
«учитель должен был вносить своей рукой цифры в школьное удостоверение, ditto [а также] собственноручно подписывать свое имя и фамилию»{546}.
Сэр Джон Кинкейд, шотландский фабричный инспектор, рассказывает о том же на основании своего служебного опыта.
«Первая школа, которую мы посетили, содержалась госпожой Анн Киллин. Когда я предложил ей написать ее фамилию, она сразу сделала ошибку, начав с буквы С, но тотчас поправилась, заявив, что ее фамилия начинается с К. Однако при просмотре ее подписи в школьных удостоверениях я заметил, что она подписывается различно. В то же время почерк не оставляет никакого сомнения в том, что она неспособна учить. Да и сама она призналась, что не может вести классный журнал… В другой школе я попал в школьную комнату в 15 футов длины и 10 футов ширины, где было 75 детей, которые бормотали что-то невразумительное»{547}. «Однако подобная практика, при которой дети получают школьные удостоверения, но не получают никакого образования, наблюдается не только в таких жалких углах, — существует много школ с достаточно подготовленными учителями, но почти все усилия последних разбиваются об умопомрачительное смешение детей всех возрастов, начиная с трехлетнего. Материальное положение учителя, в лучшем случае нищенское, всецело зависит от получаемого количества пенсов, а их он получает тем больше, чем больше детей удается набить в одну комнату. К этому присоединяется скудная школьная обстановка, недостаток книг и других учебных пособий и удручающее действие спертого и отвратительного воздуха на самих бедных детей. Я бывал во многих таких школах, причем видел целые ряды детей, которые абсолютно ничего не делали; и это удостоверяется как посещение школы, и такие дети фигурируют в официальной статистике как получившие образование (educated)»{548}.
В Шотландии фабриканты стараются по возможности обходиться без детей, обязанных посещать школу.
«Этого достаточно, чтобы доказать сильное нерасположение фабрикантов к постановлениям об обучении детей»{549}.
В гротескно-отвратительных формах проявляется это в ситцепечатных и т. п. заведениях, подчиненных особому фабричному закону. Согласно положениям этого закона,
«каждый ребенок перед поступлением в такое печатное заведение должен посещать школу по меньшей мере 30 дней и не меньше 150 часов в течение 6 месяцев, непосредственно предшествующих дню его поступления. За время своей работы в печатном заведении он также должен посещать школу в течение 30 дней или 150 часов в каждое полугодие… Посещение школы должно происходить между 8 часами утра и 6 часами вечера. Посещение, продолжавшееся менее 21/2 часов или сверх 5 часов в один день, не засчитывается в эти 150 часов. При обычных обстоятельствах дети посещают школу утром и вечером в течение 30 дней, по 5 часов в день, и по истечении 30 дней, набрав установленные 150 часов, покончив со своей книгой, как выражаются они сами, они опять возвращаются в заведение, опять остаются в нем 6 месяцев, пока не наступит новый срок для посещения школы, — и опять остаются в школе до тех пор, пока снова не покончат со своей книгой… Очень многие дети, посещавшие школу на протяжении предписанных 150 часов, при возвращении в нее после шестимесячного пребывания в печатном заведении должны все начинать сначала… Они, конечно, забывают все, что приобрели в предыдущее посещение школы. В других ситцепечатных заведениях посещение школы поставлено в полную зависимость от хода дел на фабрике, от ее потребностей. Требуемое количество часов за каждый полугодичный период образуется общим суммированием 3—5-часовых посещений, которые распределяются, быть может, на все полугодие. Например, в один день школа посещается с 8 до 11 часов утра, в другой день — с 1 до 4 часов дня, и после того как ребенок несколько дней отсутствовал, он вдруг снова приходит на время с 3 до 6 часов вечера; затем он является, может быть, 3 или 4 дня или целую неделю кряду, потом опять исчезает недели на 3 или на целый месяц и возвращается на несколько
Присоединяя подавляющее количество детей и женщин к комбинированному рабочему персоналу, машина сламывает, наконец, сопротивление, которое в мануфактуре мужчина-рабочий еще оказывал деспотизму капитала{551}.
b) УДЛИНЕНИЕ РАБОЧЕГО ДНЯ
Если машина является наиболее могущественным средством увеличения производительности труда, т. е. сокращения рабочего времени, необходимого для производства товаров, то как носительница капитала она-становится, прежде всего в непосредственно захваченных ею отраслях промышленности, наиболее могущественным средством удлинения рабочего дня дальше всех естественных пределов. Она создает, с одной стороны, новые условия, позволяющие капиталу дать полную волю этой своей постоянной тенденции; с другой стороны — создает новые мотивы, обостряющие его жажду чужого труда.
Прежде всего движение и деятельность средства труда приобретают в машине самостоятельный характер по отношению к рабочему. Средство труда становится само по себе промышленным perpetuum mobile [вечным двигателем], который производил бы непрерывно, если бы он не наталкивался на известные естественные границы со стороны своих помощников-людей, на слабость их тела и на их своеволие. Как капитал, — а в качестве такового автомат обладает в лице капиталиста сознанием и волей, — средство труда поэтому воодушевлено стремлением довести противодействие сопротивляющейся ему, но эластичной человеческой природы до минимума{552}. Да и без того это противодействие ослаблено кажущейся легкостью труда при машине, а также податливостью и покорностью женщин и детей{553}.
Производительность машин, как мы видели, обратно пропорциональна величине той составной части стоимости, которая переносится ими на продукт. Чем продолжительнее период, в течение которого функционирует машина, тем больше масса продукта, на которую распределяется присоединяемая машиной стоимость, и тем меньше та часть стоимости, которую она присоединяет к единице товара. А активный период жизнедеятельности машины определяется, очевидно, длиной рабочего дня или продолжительностью ежедневного процесса труда, помноженной на число дней, в течение которых этот процесс повторяется.
Износ машин отнюдь не с математической точностью соответствует времени пользования ими. Но даже при том предположении, что это соответствие существует, машина, которая служит ежедневно по 16 часов в течение 71/2 лет, охватывает такой же период производства и присоединяет к совокупному продукту такую же стоимость, как та же самая машина, если она служит 15 лет всего по 8 часов ежедневно. Но в первом случае стоимость машины была бы воспроизведена вдвое быстрее, чем во втором, и капиталист поглотил бы в первом случае при помощи этой машины столько же прибавочного труда в 71/2 лет, сколько во втором случае — в 15 лет.
Материальный износ машины бывает двоякого рода. Один возникает из ее употребления, — как монеты изнашиваются от обращения, — другой из неупотребления, — как меч от бездействия ржавеет в ножнах. В последнем случае она делается добычей стихий. Износ первого рода в большей или меньшей мере прямо пропорционален употреблению машины, износ второго рода — до известной степени обратно пропорционален употреблению{554}.
Но кроме материального износа машина подвергается, так сказать, и моральному износу. Она утрачивает меновую стоимость, по мере того как машины такой же конструкции начинают воспроизводиться дешевле или лучшие машины вступают с ней в конкуренцию{555}. В обоих случаях, как бы еще нова и жизнеспособна ни была машина, ее стоимость определяется уже не тем рабочим временем, которое фактически овеществлено в ней, а тем, которое необходимо теперь для воспроизводства ее самой или для воспроизводства лучшей машины. Поэтому она более или менее утрачивает свою стоимость. Чем короче период, в течение которого воспроизводится вся ее стоимость, тем меньше опасность морального износа, а чем длиннее рабочий день, тем короче этот период. Если машины впервые вводятся в какую-либо отрасль производства, то один за другим следуют все новые и новые методы удешевленного их воспроизводства{556} и новые усовершенствования, охватывающие не только отдельные части или аппараты, но и всю конструкцию в целом. Поэтому в первый период жизни машины этот особый мотив к удлинению рабочего дня действует с наибольшей силой{557}.