Собрание сочинений Том 2
Шрифт:
— Да.
— Так я им завтра дам, что делать, — сказал с придыханием Кракувка.
— Но и это не все; лучшие, умнейшие из них не пойдут на это.
— А зачем вам лучшие? Зачем вам этот лекарь?
— Мне его рекомендовал Арапов.
— Это очень глупо: он только может мешать.
— Он знает страну.
— Надо держать крепче тех, которые меньше знают. У вас есть Арапов, рыжий, этот Пархоменко и капитан, да Райнер, — помилуйте, чего ж вам? А что эти Белоярцев и Завулонов?
— Трусы.
— Совсем трусы?
— Совсем трусы и не глупы.
—
— Райнер не дурак.
— Энтузиаст и неоплатоник * , — это все равно, что и дурак: материал лепкий.
— Розанов тоже умен.
— Одолжить его. В чем он нуждается?
— Он ищет места.
— Дать ему место. Послезавтра вышлите мне в Петербург его бумаги, — и он может пригодиться. Ваше дело, чтоб он только знал, что он нам обязан. А что это за маркиза?
— Женщина очень пылкая и благородная.
— А, это прекрасно.
— Она «белая».
— Это все равно.
— Она ни к чему не годна: только суетится.
— Надо ее уверить, что она действует.
— Она это и так думает.
— И прекрасно. Спутать их как можно больше.
— Ксендз каноник…
— Пан поручик!
— Между ними есть честнейшие люди. Я не смею возражать ничего против всех, но Розанова, Райнера и маркизу… за что же их? Они еще могут пригодиться.
— Кому? кому? — опять с придыханием спросил каноник. — Этой шизме вы бережете людей * . Ей вы их сберегаете?
— Я не могу-не уважать человеческих достоинств во всяком.
— Кто хвалит чужое, тот уменьшает достоинства своего.
— Они также могут содействовать человеческому счастью.
Каноник остановился посреди комнаты, заложил назад руки и, закинув голову, спросил:
— Вы веруете в чистоту и благость стремлений общества Иисусова?
— Свято верую, — отвечал с искренним убеждением Рациборский.
— Так помните же, — подлетая на своих черных крыльях к Рациборскому, начал каноник, — помните, что со времен Поссевина нам нет здесь места * , и мы пресмыкаемся здесь или в этом шутовском маскараде (ксендз указал на свой парик и венгерку), или в этом московском мундире, который хуже всякого маскарада. Помните это!
— Я помню.
— Австрия, эта проклятая ракушанка, дает нам приют, а в нашей хваленой России мы хуже жидов.
— Они не понимают святых забот общества.
— Так надо, чтоб они их поняли, — произнес, захохотав, Кракувка. — Первый случай, и в ход всех этих дураков. А пока приобретайте их доверие.
— Это, ксендз каноник, не стоит труда: эти готовы верить всякому и никем не пренебрегают — даже «чертом».
— И отлично; нет ли еще где жида крещеного?
— Может быть, найдут.
— И отлично. Чего же вам? С таким-то материалом не заложить постройки!
— Я
— Лучше этих не надо. Полезнее дураков и энтузиастов нет. Их можно заставить делать все.
— Глупое, — сказал Рациборский.
— Ничего умного и не надо нам; поручик не стоит au courant [45] с интересами отечества.
Рациборский грустно молчал.
Кракувка остановился, посмотрел на него и, медленно подойдя к висевшему над столом женскому портрету, сказал с расстановкой:
45
На одном уровне (франц.).
— Урсула слишком поторопилась дать свое слово: она не может быть и никогда не будет женою нерешительного человека.
Рациборский встрепенулся и взглянул на ксендза умоляющим взором.
— Дайте мне еще воды, и простимся, — день наступает, — тихо произнес Кракувка.
Если читатель вообразит, что весь описанный нами разговор шел с бесконечными паузами, не встречающимися в разговорах обыкновенных людей, то ему станет понятно, что при этих словах сквозь густые шторы Рациборского на иезуитов взглянуло осеннее московское утро.
В десять часов Ярошиньский давал аудиенцию некоему Доленговскому, пожилому человеку, занимающемуся в Москве стряпческими делами.
Главным предметом разговора было внушение Доленговскому строгой обязанности неуклонно наблюдать за каждым шагом Рациборокого и сообщать обо всем Ярошиньскому, адресуя в Вену, poste-restante, [46] на имя сеньора Марцикани.
Потом дана была аудиенция Слободзиньскому, на которой молодому человеку, между прочим, было велено следить за его университетскими товарищами и обо всем писать в Париж патеру Кракувке, rue St.-Sulpice, [47] № 6, для передачи Ярошиньскому.
46
До востребования (франц.).
47
Улица Сен-Сюльпис (франц.).
При этом Слободзиньскому оставлена некоторая сумма на безнуждное житье в университете.
В двенадцать часов Рациборский проводил Ярошиньского на петербургскую железную дорогу, постоял у барьера, пока тронулся поезд, и, кивнув друг другу, иезуит подчиненный расстался с иезуитом начальником.
Едучи с Рациборским на железную дорогу, Кракувка объявил, что он должен брать отпуск за границу и готовиться в Париж, где он получит обязанности более сообразные с его характером, а на его место в Москву будет назначено другое лицо.