Собрание сочинений (Том 3)
Шрифт:
Первый вариант повести, законченной к середине октября 1948 года, не удовлетворил писательницу.
О своих намерениях в этой связи Панова писала А. К. Тарасенкову: «Сейчас я успокоилась, мобилизовалась на коренную переработку рукописи (вернее, на написание совсем другой повести) и чувствую себя довольной и счастливой.
Очень много уроков извлекла для себя из этого „несчастного случая“: не браться за то, к чему не лежит душа, — все равно ни черта не выйдет; не слушать советчиков, а слушать только себя до тех пор, пока цыпленок не вылупится; не оглядываться на редакторов и критиков и т. д., и т. д.
В новой (неудавшейся) работе есть (для меня лично, начинающего
Сейчас немного соберусь с силами и начну работать заново» (Панова В. Письмо А. К. Тарасенкову 12 нояб. 1948 г. // ЦГАЛИ. Ф. 2587, оп. 1, ед. хр. 597).
К концу 1948 года работа была далека от завершения: «…Повесть мне очень не нравится… Все получилось не так, как мне хотелось; все переписываю заново» (Панова В. Письмо В. Вишневскому 3 дек. 1948 г. // ЦГАЛИ. Ф. 1038, оп. 1, ед. хр. 3014).
Установка на «коренную переработку» или даже написание новой повести совпало с неожиданным приглашением из Вологды от директора республиканского треста молочных совхозов И. А. Порохина, который пригласил автора «Спутников» и «Кружилихи» приехать в Вологодскую область и написать о современном передовом совхозе. Перед И. А. Порохиным Панова была в долгу: ведь именно он был описан в «Спутниках» как комиссар Данилов, он командовал ВСП-312, а после окончания войны демобилизовался и вернулся на старую должность в трест молочных совхозов Вологодской области.
Панова решила откликнуться на предложение своего фронтового комиссара — замысел «Марьяны» в этой связи должен был претерпеть серьезные изменения, а в первую редакцию повести войти новые лица и новый жизненный материал. 3 декабря 1948 года Панова подтвердила в письме к И. А. Порохину: «Очень верю в Ваш опыт. Уверена, что получу с Вашей помощью такой же великолепный материал, какой получила в сан. поезде. Одно скажу: ни по чьему другому зову я бы не поехала» (Нева. 1984, № 5. С. 193).
Зимой 1949 года Панова побывала в Вологде и совхозах этой северной русской области. Во время поездки она узнала и услышала много интересного из жизни сельских жителей, с которыми ей удалось встретиться и поговорить о деле. Некоторые рассказы были записаны тут же, по живому впечатлению, и эти живые интонации Панова ввела в свою новую книгу. Особое впечатление на нее произвел рассказ старой доярки из вологодского совхоза о том, как она поехала в 1941 году со своими коровами в Москву на Сельскохозяйственную выставку и как добиралась потом оттуда со стадом в родные края, когда грянула война.
«Я тут же записала ее рассказ, почти дословно, — вспоминала Панова, я люблю так записывать. И этой записью был заложен фундамент повести „Ясный берег“. Это было название и книжки, и совхоза, в котором происходит действие. Там, в этом совхозе, поселились и молодой его директор Коростелев, и юная доярка Нюша, и эта самая Настасья Петровна, воспитательница и оберегательница совхозных телят, и учительница Марьяна, и бухгалтер Лукьяныч, и разные другие люди. Но главное для меня, что там поселился пятилетний мальчик, Сережа, сын Марьяны» (Панова В. О моей жизни… С. 234).
Весной 1949 года Панова повторила свой маршрут по совхозам Ленинградской области — ей хотелось конкретней представить своих героев в летней обстановке и летних трудах и перейти от единичных наблюдений к более широким и обобщенным. Однако, чтобы поднять глубинные проблемы жизни истощенной послевоенной
Новая, переработанная редакция повести также далеко не во всем удовлетворила Панову, хотя некоторые эпизоды и главы «Ясного берега» стали жизненнее и крепче. 3 августа 1949 года Панова писала А. К. Тарасенкову: «Не отвечала Вам на милое Ваше товарищеское письмо не потому, что черно-неблагодарна, а потому, что усердно работала все это время над своей рукописью — очищала от плевел, вставляла новые эпизоды (кстати — по Вашему правильному совету — и об Иконникове). Вчера закончила и отправила в „Звезду“, а сегодня Вам пишу.
Рукопись, конечно, хуже, чем „Кружилиха“. Но что делать — будем надеяться, что с горсоветской темой (будущего романа „Времена года“. А. Н.) получится лучше. Та тема — непочатая, а тут — с сельским хозяйством — столько уже протоптано стежек-дорожек» (ЦГАЛИ. Ф. 2587, оп. 1, ед. хр. 597).
Время действия новой повести Панова передвинула с конца сороковых годов на первые послевоенные годы — это дало ей возможность, как и в «Кружилихе», теснее связать разные времена и передать чувство душевного облегчения, испытанного и народом, и ее героями с наступлением долгожданного мира. Об этой особенности «Ясного берега» Панова тогда же написала И. А. Порохину: «Я закончила маленькую повесть из жизни людей, работающих в совхозе. Для Вас эта повесть не представляет интереса, т. к. в ней описан прошедший период — действие происходит в 1946 — 47 гг. Вологда там не названа. Напечатана повесть будет в номере 9-м журнала „Звезда“ — целиком» (Панова В. Письмо И. А. Порохину // Нева. 1984, № 5. С. 194).
Главные слабости «Ясного берега» были связаны не с отдельными подробностями и деталями, которые Панова всегда умела подать, а с инерцией общего заданного решения. Некоторые схемы первоначального замысла ей так и не удалось преодолеть, как не были изжиты ею и некоторые иллюзии, характерные для литературной и общественной ситуации того времени. Перечитав в корректуре написанное, Панова еще суровее оценила свою работу: «…Повесть вышла хуже „Кружилихи“.[…] Слишком лучезарно, слишком мало серьеза жизненного. Природа ли, душа ли человеческая — все пейзажики, пейзажики, не только до крови не доходит, но и под кожу не углубляется» (Панова В. Письмо А. К. Тарасенкову 2 окт. 1949 г. // ЦГАЛИ. Ф. 2587, оп. 1, ед. хр. 597).
При всех недостатках «Ясного берега» внутренние уроки этой литературной работы имели для Пановой большое значение. Государственная премия 1950 года за «Ясный берег» не изменила самокритичной оценки, которой она придерживалась по отношению к этому произведению.
Из всех героев «Ясного берега» самый маленький — Сережа — оказался самым живым и способным к естественному развитию. «Это Сережа, подтверждает в своих воспоминаниях Панова, — шел по берегу перед серебристыми осинами и ловил бабочку. Это он чуть не утонул, когда, плывя в челне, услышал призывный крик своей ручной галки Гали-Гали. Это его добрым и заботливым отчимом стал Коростелев… И хотя в „Сереже“ совсем другой материал, так сказать, суммированный, скопленный за много лет наблюдений над детьми, в том числе собственными, но, конечно, из „Ясного берега“ вышли и Сережа, и его верный симпатичный товарищ Скверный Васька» (Панова В. О моей жизни… С. 234–235).