Собрание сочинений (Том 3)
Шрифт:
— Подождет!
— Подождет?
— А не подождет — куда же он после этого, Нюша, годится?
— Вот вы какого мнения. Вы, значит, верите в вечное чувство?
— Верю! — серьезно сказал Бекишев. — И верю в то, что вы очень стоящий человек и вам учиться нужно. Да вам и самой хочется. Чего ради вам отказываться от образования?
Она подняла глаза и смотрела мимо его плеча, в зеленеющие, солнечные, весенние дали.
— Думайте скорей и пишите заявление!
— Без меня Стрелка снизит удои. Никто за ней не будет ухаживать так, как я.
— Уж это просто
— А Дмитрий Корнеевич меня отпустит? — спросила Нюша.
— Отпустит. Я говорил.
«Легко отпускает», — подумала Нюша.
— Конечно, ему не хочется вас отпускать, — сказал Бекишев, угадав ее мысль по омрачившемуся взгляду и краске, выступившей на лице, — ясно. Но я это устроил. Я убедил его, что это для производства нужно. Вы вернетесь работать сюда, в «Ясный берег». Мы вас никому не отдадим.
Она закинула голову и засмеялась от удовольствия.
— Еще захочу ли вернуться, вы спросите.
— И спрашивать не буду. Вернетесь. Так пишем, Нюша, заявление? Бекишев протянул руку.
— Ну, что мне с вами делать, пишем! — ответила она и положила свои тонкие, огрубевшие пальцы в его большую спокойную руку.
У Лукьяныча лучезарное настроение.
Вторая ферма, состоящая на хозрасчете, досрочно закончила сев. Перевод фермы на хозрасчет — инициатива Лукьяныча; даже Данилов, любитель хозрасчета, сомневался, говорил — рановато. Вот вам и рановато, Иван Егорыч! Лукьяныч знает, что делает! Первую и третью я вам не предлагал переводить на хозрасчет!
С кредиторами расплатились, счет в банке свободен от претензий, директор банка всегда лично выходит к Лукьянычу и здоровается с ним за руку… А какая погода! Праздник. Поднимешь глаза от счетов — в распахнутом окне синь, золото, блеск, медвяный дух льется в бухгалтерию. Только прижимай бумаги прессом, чтобы не унес сквозняк, когда откроют дверь.
Хорошо Лукьянычу. Приплыви к нему золотая рыбка и спроси, как в сказке: «Чего тебе надобно, старче?» — А то самое, скажет, и надобно, что у меня есть: жить на Ясном берегу, царить над финансами совхоза, и чтоб Пашенька мне варила и пекла своими ручками, и чтоб люди меня почитали и кланялись мне: придите, Павел Лукьяныч, проверьте наши балансы, оформите наши отчеты, а мы вам за это гонорарчик — то, се…
А на берегу стоит новый челн. Лукьяныч его уже опробовал — хороший челн, устойчивый, не тяжелый, красота челн. О встрече с ним Лукьяныч мечтает с нежным томлением. Сегодня он позволит себе уйти с работы раньше обычного, использовать, так сказать, пару отгульных часов (у него этих часов тысячи, ввек не отгулять), сегодня он обещался покатать на челне детвору.
Желающих много. Собственно говоря, когда дела улучшатся, годика через два, почему бы не купить совхозу моторную лодку — этакий речной автомобиль — катать детишек, пусть радуются, ну, и для служебных надобностей… Всё, товарищи, впереди, и всё в ваших руках, а пока что, детвора, вас много, челн один, и покатаю я тех, кому давно обещано.
Сережа мне вроде внука.
Еще есть у меня одна знакомая рыжая красавица. На полотенце ее водил, когда она ходить училась, — некая Фимочка, помбухгалтера Марьи Васильевны дочка и Марьяшина ученица. Марья Васильевна давеча спрашивает: «Павел Лукьяныч, вы же возьмете мою рыжую?» Какой может быть разговор. Рыжая, да не поедет?
С другой барышней имею честь быть знакомым недавно, но она произвела на меня сильное впечатление. В Доме культуры демонстрировалась школьная самодеятельность, и данная барышня всех затмила как совершенством техники, так и неутомимостью: танцевала семь, не то восемь раз, и с шарфиком, и без шарфика, и на каблучках, и в одних носочках. Надя зовут. Исключительный успех имела. И что же оказывается — дочка Тоси Алмазовой, члена нашего коллектива. В знак восхищения вручил шоколадку и обещал покатать на челне.
Часа за полтора до назначенного времени на берегу около Лукьянычева челна сошлись Сережа, Васька и Фима.
— Вот эта девочка, — сказал Сережа Ваське по секрету, — была на елке в совхозной школе, ее зовут Фима.
— Плевал я на девчонок! — сказал Васька довольно громко. Сережа не осмелился при нем поздороваться с Фимой, присел на корточки и занялся мокрым песком. Но он чувствовал, что поступает подло, и терзался муками совести. Он придумал хитрость: стал рыть траншею по направлению к челну, на борту которого, вызывающе свесив крепкие загорелые ножки, сидела Фима. Сережа, энергично копая песок, подползал к ней все ближе, когда подошвы ее сандалий были над его головой, он сказал:
— Здравствуй.
— Здравствуй, — ответила Фима со своей высоты. — Ты что-то совсем не вырос, какой был маленький, такой и остался.
Сережа понял, что она оскорблена его подлостью и мстит ему. Он смиренно пополз обратно вдоль траншеи, размышляя о том, как невыгодно быть подлым — все презирают.
— Однако, — сказал Васька после десятиминутного ожидания, — похоже на то, что старик надул.
Подходила Надя в белой блузке с пионерским галстучком и в зеленой шляпе с красной лентой.
— С ума он сошел, — сказал Васька. — Сплошные девчонки. Знал бы, не поехал.
Когда Лукьяныч, с веслом на плече, явился на берег, ребята сидели понурые, измученные ожиданием, разуверившиеся во всем на свете. Сережа и Фима кинулись навстречу Лукьянычу с криком:
— Мы думали, вы не придете!
Посмеиваясь, Лукьяныч достал из кармана часы, показал:
— Без пяти пять. Условились в пять. Вы тут небось с утра? Без обеда? Ладно, сейчас поплывем. Повторяю, товарищи, запоминайте: челн — не пароход, нельзя вскакивать, нельзя наваливаться на борт. Не будете сидеть смирно — другой раз не возьму. На-ка, держи весло.