Собрание сочинений (Том 3)
Шрифт:
Чуть не каждый день идет снег. Люди расчистят дорожки, натопчут, наследят, а он опять пойдет и все завалит высокими пуховыми подушками. Белые колпаки на столбиках заборов. Толстые белые гусеницы на ветвях. Круглые снежки в развилках ветвей.
Сережа играет на снегу, строит и воюет, катается на санках. Малиново гаснет день за дровяным складом. Вечер. Волоча санки за веревку, Сережа идет домой. Остановится, закинет голову и с удовольствием посмотрит на знакомые звезды. Большая Медведица вылезла чуть не на середину неба, нахально
«Если этот Марс такой здоровенный, что на нем, очень может быть, живут люди, — думается Сереже, — то, очень может быть, там сейчас стоит такой же мальчик, с такими же санками, очень может быть — его тоже зовут Сережей…» Мысль поражает его, хочется с кем-нибудь ею поделиться, но не с каждым поделишься — не поймут, чего доброго; они часто не понимают; будут шутить, а шутки в таких случаях для Сережи тяжелы и оскорбительны. Он поделился с Коростелевым, улучив время, когда никого поблизости не было, — Коростелев не насмехается. И в этот раз не насмехался, а, подумав, сказал:
— Ну что ж, возможно.
И потом почему-то взял Сережу за плечи и заглянул ему в глаза внимательно и немножко боязливо.
…Вернешься вечером, наигравшись и озябнув, домой, а там печки натоплены, пышут жаром. Греешься, хлюпая носом, пока тетя Паша раскладывает на лежанке твои штаны и валенки — сушить. Потом садишься со всеми в кухне у стола, пьешь горячее молоко, слушаешь ихние разговоры и думаешь о том, как пойдешь завтра с товарищами на осаду ледяной крепости, которую сегодня построили… Очень хорошая вещь зима.
Хорошая вещь зима, но чересчур долгая: надоедает тяжелая одежа и студеные ветры, хочется выбежать из дому в трусах и сандалиях, купаться в речке, валяться по траве, удить рыбу, — не беда, что ни черта не поймаешь, зато весело в компании собираться, копать червей, сидеть с удочкой, кричать: «Шурик, у тебя, по-моему, клюет!»
Фу ты, опять метель, а вчера уже таяло! До чего надоела противная зима!
…По окнам бегут кривые слезы, на улице вместо снега — густое черное месиво с протоптанными стежками: весна! Речка тронулась. Сережа с ребятами ходил смотреть, как идет лед. Сперва он шел большими грязными кусками. Потом пошла какая-то серая ледяная каша. Потом речка разлилась. На том берегу ивы затонули по пояс. Все было голубое, вода и небо; серые и белые облака плыли по небу и по воде.
…И когда же, и когда же — Сережа прозевал — поднялись за Дальней улицей такие высокие, такие непроходимые хлеба? Когда заколосилась рожь, когда зацвела, когда отцвела? Сережа не заметил, занятый своей жизнью, а она уже налилась, зреет, пышно шумит над головой, когда идешь по дороге. Птицы вывели птенцов, сенокосилки пошли на луга — скашивать цветы, от которых было так пестро на том берегу. У детей каникулы, лето в разгаре, про снег и звезды думать забыл Сережа…
Коростелев подзывает его и ставит между своими коленями.
— Давай-ка обсудим один вопрос, —
— Мальчика! — сейчас же отвечает Сережа.
— Тут ведь вот какое дело: безусловно, два мальчика лучше, чем один, но, с другой стороны, мальчик у нас уже есть, так, может быть, девочку теперь, а?
— Ну, как хочешь, — без особенной охоты соглашается Сережа. — Можно и девочку. С мальчиком мне лучше играть, знаешь.
— Ты ее будешь защищать и беречь, как старший брат. Будешь смотреть, чтоб мальчишки не дергали ее за косички.
— Девчонки тоже дергают, — замечает Сережа. — Еще как. — Он мог бы рассказать, как его самого Лида дернула недавно за волосы, но он не любит ябедничать. — Еще так дернет, что мальчишки орут.
— Так наша же будет крохотная, — говорит Коростелев. — Она не будет дергать.
— Нет, знаешь, давай все-таки мальчика, — говорит Сережа, поразмыслив. — Мальчик лучше.
— Думаешь?
— Мальчики не дразнятся. А эти только и знают — дразниться.
— Да?.. Гм. Об этом стоит подумать. Мы еще с тобой посовещаемся, ладно?
— Ладно, посовещаемся.
Мама слушает улыбаясь, она сидит тут же за шитьем. Она себе сшила широкий-преширокий капот — Сережа удивился, зачем такой широкий; впрочем, она сильно потолстела. А сейчас у нее в руках что-то маленькое, она это маленькое обшивает кружевом.
— Что ты шьешь? — спрашивает Сережа.
— Чепчик, — отвечает мама. — Для мальчика или для девочки, кого вы там решите завести.
— У него, что ли, такая будет голова? — спрашивает Сережа, взыскательно разглядывая игрушечный предмет. (Ну, знаете! Если на такой голове хорошенько дернуть волосы, то можно и голову оторвать!)
— Сначала такая, — отвечает мама, — потом вырастет. Ты же видишь, как растет Виктор. А сам ты как растешь! И он будет так же расти.
Она надевает чепчик себе на руку и смотрит на него, лицо у нее довольное, ясное. Коростелев осторожно целует ее в лоб, в то место, где начинаются ее мягкие блестящие волосы…
Они затеяли это всерьез — с мальчиком или девочкой, купили кроватку и стеганое одеяло. А купаться мальчик или девочка будет в Сережиной ванне. Ванна Сереже тесна, он давно уже не может, сидя в ней, вытянуть ноги, но для человека с такой головой, которая влезет в такой чепчик, ванна будет в самый раз.
Откуда берутся дети, известно: их покупают в больнице. Больница торгует детьми, одна женщина купила сразу двух. Зачем-то она взяла совершенно одинаковых, — говорят, она их различает по родинке, у одного родинка на шее, у другого нет. Непонятно, зачем ей одинаковые. Купила бы лучше разных.
Но что-то Коростелев и мама оттягивают дело, начатое всерьез: кроватка стоит, а нет ни мальчика, ни девочки.
— Почему ты никого не покупаешь? — спрашивает Сережа у мамы.
Мама смеется — ой до чего она стала толстая: