Собрание сочинений (Том 3)

Панова Вера Федоровна

— Не надо провожать, — сказала Валя. — Я помню.

Они хорошо помылись с Люськой, потом Валя сказала:

— Пойдем посмотрим, где был наш дом. Отсюда близко.

Горели фонари. Мелкий снег, блестя, крутился вокруг фонарей. Валя озиралась, — напоминания обступали ее, выходя из летящего снега. Вывески, подъезды, звон трамваев, освещенный вход в кино, завитая кукла в окне парикмахерской, все было напоминаниями. Но почему-то думала Валя не о том, как она ходила тут маленькой, — ей снова вспомнилось ее поездное

знакомство, молодой человек Володя, которого увел контролер.

«Он все равно доберется до Ленинграда, — подумала она, — и я смогу его встретить. Даже сейчас могу его встретить, почему нет, как будто это так уж невозможно».

И на всякий случай стала смотреть на прохожих.

Люди шли по улице, входили в магазины, выходили из магазинов. Ловко вскидывая над снежным тротуаром короткое толстое туловище, на руках прошел безногий, его отечное, темное, хмельное лицо вдруг вынырнуло перед Люськой. Люська отпрянула.

— Валь, — сказала она, — я не хочу смотреть, где был наш дом. Идем к тете Дусе.

— Уже скоро! — сказала Валя. — Вон наш угол! Вон тот, где булочная! Видишь? Где высокое крыльцо, мы там покупали хлеб.

Они дошли до булочной и свернули за угол.

Все дома были на месте. Только одного не было, вместо него — дощатый забор. Слева стояла фабрика-кухня, к ее каменным столбам примело свежего снежку. Справа подымался высокий темный дом, только несколько окон в нем было освещено. А посредине — провал, будто зуб выпал. Провал и дощатый забор.

— Надо же! — сказала Валя.

Они постояли, глядя на забор.

— Вот тут были ворота, — сказала Валя.

— А может, — сказала Люська, — это не наш дом. Почем ты знаешь?

— Ну как же мне не знать! — сказала Валя. — Вот тут всегда стояла дворничиха. Ее звали тетя Оля. Пройдешь подворотню, и направо второе наше было окно.

— Ну, пойдем, — сказала Люська.

Обратно лучше было идти: ветер дул в спину. Сквозь снег загорались на перекрестках то зеленые огни, то красные.

10

— С легким паром! — сказала тетя Дуся. — Вешайте пальтишки к батарее. Сейчас чай пить будем.

Маня в кухне развешивала на веревке чулки и лифчики и пела: «Вышел в степь донецкую парень молодой». И пела она, и развешивала белье, и мыла таз как-то приятно, ловко, с удовольствием. «И я завтра все перестираю», подумала Валя.

На керосинке сопел чайник. Тетя Дуся наколола щипчиками сахар, нарезала хлеб, достала из шкафчика банку консервов и сказала Мане:

— Свинобобовые открой-ка.

— Тетя Дусечка, — сказала Маня, — это не свинобобовые, это паштет.

— Как же паштет, — возразила тетя Дуся, — когда свинобобовые?

— Ну как же свинобобовые, когда паштет! — воскликнула Маня, держа банку в разбухших от стирки маленьких ручках с колечком на розовом пальце.

И они еще поспорили, прежде чем

открыть банку. Там оказался паштет. Сели за стол. Люська ела все, что давали, и тянула из блюдечка чай, раскрасневшись, а Валя съела немножко, она боялась, что мало останется тете Дусе и Мане, которые столько голодали. Она смотрела на Маню и думала: «Какая красивая». Ей хотелось иметь такой же свитер и такую же прическу. Быть тоже бедовой, проворной. «Она разговаривает с тетей Дусей как равная, — думала Валя, — это потому, что она тушила пожары и спасала умирающих».

Постучали в дверь, пришла женщина.

— Нюрины девчата прибыли, — сказала ей тетя Дуся. — Ты помнишь Нюру?

— Это какая Нюра? — спросила женщина.

— Ну как же, — сказала тетя Дуся, — небольшая такая, во втором цехе работала.

— Рябоватенькая? — спросила женщина.

— Нет, рябоватенькая — то Соня была, — сказала тетя Дуся, и Маня подтвердила:

— То тетя Соня была.

— А чего ж это я Нюру не помню? — спросила женщина.

Вошла другая женщина, болезненная, угрюмая. Тетя Дуся и ее спросила:

— Нюру помнишь? Это ее дети.

— Нюрины дети? — переспросила женщина.

Она стояла, прислонясь к двери, и смотрела на Валю и Люську.

— Не похожи на Нюру, — сказала тетя Дуся. — В отца, я его знала, белокуренький такой был.

— На Нюру не похожи, — эхом повторила женщина.

Она отвернулась, и в профиль Валя ее узнала. До чего она изменилась, она была совсем молоденькой, когда сидела на Лиговке у Московского вокзала со своим мальчиком Васильком. Волосы у нее стали редкие и серые, и черты другие, будто не ее лицо, непонятно, как Валя ее узнала.

Узнав, она об этом не сказала и не спросила про Василька. Она понимала, что спрашивать не надо. Что можно, скажут без твоих вопросов. Ты молчи, жди, когда тебе скажут.

Посторонние ушли. Тетя Дуся и Маня стали готовиться к ночлегу. Тетя Дуся уложила Люську с собой на кровати, а Маня постелила себе и Вале на полу. Подушки она прислонила к батарее парового отопления. Через окна с улицы светил свет в комнату.

— Ложись к середке ближе, — сказала Маня. — Место есть.

— Мне хорошо, — ответила Валя.

Они лежали деликатно, стараясь не прикасаться друг к другу.

— Будут тебе предлагать в трампарк, в стройтехникум и так далее, сказала Маня, — ты не соглашайся. Не советую тебе. У нас коллектив мировой, а там еще неизвестно. Это первое. Второе — вашу маму у нас помнят. Так что ты не кто-нибудь, а своя, потомственная.

Тетя Дуся сказала с кровати:

— Слушай Маньку, она дело говорит.

Валя спросила шепотом:

— А у тебя тоже разбомбили дом?

— Нет, — ответила Маня. — Моя мама когда умерла, тетя Дуся забрала меня, так у ней и живу. Скоро уже три года. А комната у меня есть. Неплохая.