Собрание сочинений (Том 4)
Шрифт:
Дедушка молча смотрел на меня, на мою руку, я перевел взгляд туда же, и меня словно обдали кипятком. В руке я держал письмо!
Я поднял глаза. Что я скажу, что объясню в оправдание? Да и какое может быть оправдание, если я залез в карман, как какой-то вор! И это никак не объяснить.
Я поднял глаза, чувствуя, как бьется в висках прихлынувшая кровь.
Дедушка смотрел на меня пронзительно, он смотрел как бы даже и не на меня, а в меня. Как будто разглядывал мое устройство. Каким таким образом я сделан, что сумел залезть в чужой
– Я не шпионю, не подумай, - проговорил я наконец мрачно.
– Еще бы!
– сказал он.
– Я просто прочитал, понимаешь! Ты какой-то убитый, и я решил прочитать, потому что нельзя так убиваться из-за этих писем!
Он посмотрел на меня снова. Но уже совсем не так, как вначале. Потом прикрыл глаза, сказал:
– Погаси свет и садись. Пошепчемся!
– Пошепчемся!
– шепнул я горячо, и волна нежности окатила меня.
И вот мы сидим в темноте, и я шепчу, что он поступает неправильно, что он мой дед и должен все рассказывать внуку, ведь мы же друзья, в конце концов.
Сигарета вспыхивает малиновым огоньком, еле освещая дедушкин лоб, нос, подбородок. Глаз его не видно - он в темноте, и я могу судить о том, что он думает, только по словам. По словам - это трудно. Нужно видеть глаза. Всегда видеть глаза! Дедушка шепчет:
– Ты прочел?
– Ничего не понял, очень мало написано. Это твой друг? Фронтовой?
– Нет, - отвечает дедушка, - не друг. А я думал, ты понял. Это не друг, Антошка, а чужой человек. Может быть, это твой дедушка.
Я смеюсь.
– Мамин папа давно умер, - говорю я, - и дедушка у меня один, не то что у Кешки.
– Ты забыл мою военную тайну?
– спрашивает дед.
Будто кто-то бьет меня прямо в поддых.
– Ты что!
– кричу я шепотом.
– Ты что говоришь? Какой еще дедушка? Дедушка - это ты!
Он берет меня за руку. Гладит своей ладонью. Ладонь у деда шершавая, грубая и горячая.
– Слушай, Антошка, - шепчет дед, - слушай внимательно и не перебивай. Тогда, в войну, когда я нашел Сережу, я написал Лидушке, чтобы она поискала его отца. Но как? Она мне так и ответила: искать будем после войны. Но и после войны искать было трудно. Почти невозможно. Что я знал? Его звали Сережа. А его мать - Катя. Екатерина. Все. Если бы не танки тогда, я нашел бы тело матери, взял документы. Но немцы напали неожиданно. Пришлось отступать. Я запрашивал детприемники - были такие места, где занимались детьми, выясняли про них сведения. Писал в другие организации. Везде отвечали: установить родителей невозможно. И мы успокоились. Усыновили Сережу. Думали - все! Навсегда!
Он умолк. Ладонь его лежала на моей руке, и я чувствовал, как она вздрагивает. Я накрыл ее своей ладонью. Сжал ее.
– Ну и что!
– сказал я.
– Конечно! Конечно, навсегда! И ты мой дедушка, хватит об этом!
– Подожди, - ответил он, - я тоже думал так. Не хватает сведений - и все. Но оказалось, на радио теперь есть специальная передача. Разыскивают
Огонек сигареты давно погас, но дедушка не замечал этого.
– И вот пришло письмо, - сказал он.
– Может быть, это Сережин отец. И твой дедушка.
Я чуть не закричал. Меня душили слезы и досада. Такая досада на дедушку, на его глупое поведение.
– Зачем?
– прошептал я.
– Зачем ты это сделал? Зачем? Зачем? Зачем?
РЕШЕНИЕ
Он молчал долго. Он, наверное, не думал, что я так возмущусь. Потом вспыхнула спичка, и сигарета опять загорелась малиновым огоньком.
– Возьми себя в руки!
– сказал дедушка твердым голосом.
– И будь мужчиной!
Он помолчал. Потом произнес:
– Хочу верить, что ты поступил бы на моем месте точно так же. Иначе ты бы не был моим внуком.
На слове "моим" он сделал ударение.
Я успокоился. Дедушка говорил со мной на равных. А если с тобой говорят на равных, значит, нельзя пищать. Нельзя паниковать. Надо стоять вровень с человеком, который говорит с тобой серьезно.
Я повторил, только теперь другим тоном:
– Зачем ты это сделал? Объясни!
– Я убежден, что папа никогда - понимаешь, никогда!
– не предпримет попытки искать родных. Родным он считает только меня, и я ему за это благодарен.
– Правильно!
– шепнул я.
– Правильно с точки зрения Сережи. С твоей. Но я обязан сделать все! Использовать все возможности! Это долг моей совести! Последний долг!
– Что за полуночники!
– раздался голос.
Мы вздрогнули и зажмурились от яркого света.
На пороге кухни стоял папа в одних трусах и с подозрением разглядывал нас.
– А накурили!
– возмутился он.
– Ничего, ничего, - пробормотал смущенно дедушка, - ты иди, нам не спится, ведь мы же утром никуда не торопимся!
Папа помотал головой, попил воды, щелкнул выключателем и ушел, буркнув:
– Настоящие заговорщики, по ночам разговаривают.
Я усмехнулся. Действительно, заговорщики. Говорим о папе, а он даже и не подозревает.
Да и вообще! Дедушка шлет письма, ищет папиных родственников, а мы и не догадываемся. Не предполагаем, черствые люди, что с дедом творится, что с ним происходит.
Я прижался лбом к дедушкиной руке.
– Что же ты, старичок мой, - сказал я, - так себя мучаешь!
Он тихонько засмеялся:
– Эх, Антошка, Антошка! Как интересно тебя наблюдать. Какой ты забавный человечек!
– Я не человечек, - сказал я, - а человек! Я расту, ты сам говорил. И потом, почему вы, взрослые, всегда нас маленькими считаете. Если человек ростом небольшой, это же еще ничего не значит! Он такой же человек, как и взрослые! И все понять может! Разве не правда?