Собрание сочинений (Том 5)
Шрифт:
Потому что незадолго до монаха в Самбор заходил другой обличитель, по имени Яков Пыхачев. Тот тоже обзывал Марининого жениха расстригой и чернокнижником и сознался, что его, Пыхачева, подбил на обличение царь Борис. Но паны, развязавшие свои кошельки для Дмитриева дела, не желали обличителей, особенно же не желал их пан Юрий, и по их ходатайству король велел казнить Пыхачева злою смертью.
Сейчас же пан Юрий уходил в поход с Дмитриевым войском и приказал, покуда суд да дело, запереть монаха Варлаама в подземелье Самборского замка.
Войско ушло. Когда блистательный отряд всадников скрылся в
– О пани мамо! Я счастливая! Бог отметил меня как никого! О, давайте освободим несчастного, что томится в нашем подземелье, ожидая пыток и смерти.
Пани матка прослезилась:
– Узнаю в тебе мое сердце, доню.
И велела маршалку принести ключи. Марина сама спустилась по узкой крутой лестнице, втиснутой между двумя заплесневелыми зелено-серыми стенами. Марина спускалась, подобрав юбки, и видела себя со стороны, как прекрасную картину, исполненную милосердия: святая Марина идет освобождать узника. Тонким ее пальцам было не повернуть ключ в замке. Она хлопнула в ладоши. Сверху в колодец лестницы заглянуло маленькое личико маршалка с растопыренными седыми усами.
– Отвори, - приказала Марина.
Он сбежал на согнутых ногах и, натужась, снял замок. Дверца отворилась с визгом. В зловонной тьме блестели два глаза.
– Выходи, монах, - громко сказала Марина.
– Я тебя не боюсь.
8. СВЕКРОВЬ
Монастырский коридор был похож на тот, который Марина видела в Краковском университете: длинный - конца не видать, беленые своды смыкаются в вышине. Но тот, в Кракове, был холодный и припахивал затхлостью, а в этом воздух стоял теплый, приветный. Протянув руку, Марина тронула горячую стену.
– Государыня тепло любит, - прошептала шедшая рядом маленькая черная монашка.
– У нас, как в патриарших палатах, в стенах от печей кирпичные ходы прокладены.
И стукнула клюшкой в дверь.
– Входите, - сказал изнутри глухой голос, не поймешь, женский или мужской.
Марина вошла и увидела свекровь.
То есть сначала кто-то налетел и обвил руками ее шею, а потом у Марининого подбородка появилась голова с прядями совсем белых волос и с розовой кожей между прядями, и голос пробубнил:
– Красавица, дочка моя!
– И Марина поняла, что это мать Дмитрия, вдова Ивана Четвертого.
Да, когда эта старуха была юницей, ее отдали в жены самому страшному из всех людей, живших на земле. А он женился в восьмой раз, этот кровавый старик. Двух из жен своих он убил - одну задушили по его приказу, другую утопили в Москве-реке. Но эта юница поначалу была ему угодна, он не послал ее на казнь, она разделила с ним его престол.
Но потом ее угнали в Углич вместе с ее маленьким сыном, и там, в Угличе, в один проклятый день она, выйдя на крыльцо, увидела своего сына залитым кровью и бездыханным.
Как она тогда стояла перед ним? Как могли выстоять ее ноги? Как могли смотреть ее глаза? Как стиснулось ее сердце, напитанное горем, когда через много лет к ней подошел чужой человек и назвался Дмитрием, и она его признала за сына. Как не ударил тогда гром и не поразил эту голову?
– Мама, - сказала Марина и от сердца припала губами к сморщенной руке с пальцами-крючьями.
На
"И говорят, она была красива, - думала Марина.
– Непременно была красива, русские цари на некрасивых не женились". Ей в лицо блеснули снизу черные глаза с голубыми белками, не Дмитриевы глаза, Дмитрий не был похож на мать.
– Какие пироги у нас нынче?
– спросила свекровь.
– Постные, матушка, и скоромные, из кислого теста и из пресного, с капустой и с грибами, каких твоя милость захочет, - ответила монашка.
– Ты, невестушка, какие любишь, кислые или пресные?
– спросила свекровь.
Марина отвечала:
– Какими изволите потчевать, матушка, - как учил ее Дмитрий.
Пироги подали с грибами, из кислого теста. Стоя против свекрови у окна кельи, Марина без удовольствия ела незнакомую, странного вкуса и запаха пищу, слишком, по ее мнению, жирную, и радовалась мысли, что догадалась привезти с собою самборского повара.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
9. КРАСОТКИ ИЗ ВСЕХ СТРАН
Какие мы ни есть лыком шитые здесь, в Тушине, а вести с нас через заставы и рогатки разносятся по всем странам. Из-за тридевять земель начинают к нам съезжаться посольства. Являются особы женского пола, красотки всех мастей - черномазые, златокудрые, огненно-рыжие. Даже в далекой Лютеции, на Сене-реке, прослышали про Тушинский лагерь и не хотят упустить свою выгоду. У пана Мнишка в Самборе не бывало на пирах столько красоток, сколько их бывает у выкреста Богданки. Тороватые красотки не заносистые: нету иноземных вин - они и нашей зелена-вина браги выпьют, нет кавалеров в камзолах - они и казацкую голытьбу обнимают от души.
Насытившись их щедрой задушевной лаской, все неохотней идет Богданка в свою избу к Марине. Незадачливая царица все высокомерней становится, все не по ней. И пахнет-де от Богданки худо, и грубиян-де он, и мужик.
А что - ну, мужик. Он никогда дворянином и не прикидывался. Сама к нему приехала, мечтая через него на царство воссесть. А пахнет от него известно чем - вином, да потом, да рыбой, да луком. Чем еще может пахнуть от мужика?
Все скучней Богданке с этой бабой.
Еще красотками попрекать вздумала: зачем-де к ним ходит? А потому и ходит: что же он - хуже своих казачишек и польских жолнеров, кои у красоток пропадают денно и нощно?
Обидно даже...
Стал Богданка Марину поколачивать.
Сначала легонько: за волосы поволочит, по спине плеткой вытянет. После понравилось - Маруся-хохлушка видала как-то вечером: его величество кинул ее величество на пол и сапогом ее, не разбирая куда.
Наутро проснулась Марина с сознанием, что что-то случилось.
Опять не пришли месячные.
Забеременела.
А мерзостный мужик Богданка повадился - чуть что, сапогом пинает ее. И в живот норовит.
А кругом - глаза бы не глядели: грязища, теснота, по всему Тушину проулки между избами таково загажены - пройти невозможно.