Собрание сочинений, том 6. Мароны. Всадник без головы.
Шрифт:
– Это несколько нарушит установленный порядок, -отвечает судья, – хотя, в конце концов, основное для нас -узнать правду. Что касается меня, то я не придаю значения формальной стороне дела, и если присяжные не возражают, то пусть будет по-вашему.
Двенадцать присяжных выражают согласие через своего старшину. Население пограничной полосы Техаса не придает особого значения формальностям: просьба Зеба удовлетворена.
Глава LXXXIX. РАССКАЗ ОБВИНЯЕМОГО
Посоветовавшись с защитником, обвиняемый соглашается воспользоваться словом, которое ему предоставляют.
По знаку судьи он выходит вперед, охрана следует за ним на расстоянии двух шагов.
Нужно ли говорить о том, что водворяется
– Господин судья, господа присяжные! – говорит Джеральд. – Я чрезвычайно признателен, что вы дали мне возможность говорить; воспользовавшись этим правом, я не стану злоупотреблять вашим вниманием. Прежде всего я должен сказать, что, несмотря на ряд упомянутых здесь обстоятельств, которые кажутся вам странными и даже необъяснимыми, мой рассказ будет очень прост и поможет кое-что понять. Не все, что вы здесь слышали, – правда. Часть показаний лживы, как лжив и человек, который их давал.
Обвиняемый пристально смотрит на Кассия Колхауна; тот весь съежился от этого взгляда, как будто на него навели дуло револьвера.
– Я действительно встретился с мисс Пойндекстер. Эта благородная девушка своим великодушным признанием дала и мне возможность говорить здесь совершенно искренне, иначе я не сказал бы всей правды. Прошу вас верить всему, что я буду говорить. Верно также и то, что наше свидание было тайным и что оно было прервано человеком, который уже не может рассказать вам, что произошло дальше. Верно и то, что мы с ним поссорились, или, вернее, он рассердился на меня. Но неверно, что наша ссора потом возобновилась. И тот, кто клялся в том, не посмел бы этого сказать, если бы я имел возможность ответить ему так, как он того заслуживает.
Снова глаза обвиняемого устремляются на Колхауна, который все еще прячется в толпе.
– Наоборот,– продолжает Джеральд,– когда мы снова встретились с Генри Пойндекстером, он извинился передо мной; у меня же к нему были самые дружеские... я бы сказал – нежные чувства. Его нельзя было не любить. Простил ли я ему те несколько слов, которые вырвались у него сгоряча? Мне кажется, что вряд ли тут могут быть сомнения, – я был от всей души благодарен ему за это примирение...
– Значит, было примирение? – спрашивает судья, воспользовавшись паузой в рассказе. – Где оно произошло?
– Ярдах в четырехстах от места, где было совершено убийство.
Судья вскакивает. Вскакивают и присяжные. Зрители, которые стояли и раньше, выражают свое изумление по-иному; никто еще не упоминал о месте преступления и даже о том, что само преступление было совершено.
– Вы имеете в виду то место, где была лужа крови?
– недоуменно спрашивает судья.
– Я имею в виду то место, где был убит Генри Пойндекстер.
Эти слова вызывают новую волну удивления среди зрителей -слышатся перешептывание и негромкие восклицания. Громче других раздается стон. Он вырывается из груди Вудли Пойндекстера, который больше не может сомневаться в том, что у него нет сына. До этого в сердце отца все еще теплилась надежда, что Генри, может быть, еще жив, что он просто заболел или попал в плен к индейцам. До этой минуты еще не было явных доказательств смерти его сына, были лишь косвенные и не очень убедительные доводы. Но теперь слова самого обвиняемого уничтожают эту надежду.
– Значит, вы уверены, что Генри Пойндекстер мертв?
– спрашивает прокурор.
– Совершенно уверен, – отвечает обвиняемый. – Если бы вы видели то, что видел я, вы поняли бы, насколько бесполезен ваш вопрос.
– Значит, вы видели труп?
– Я должен возразить против такого ведения допроса,-вмешивается
– У нас этого не допустили бы, – добавляет ирландский юрист.– У нас прокурору не разрешили бы говорить до тех пор, пока не наступит время для перекрестного допроса.
– Таковы же законы и нашей страны, – говорит судья, строго глядя на нарушителя. – Обвиняемый, вы можете продолжать рассказ. Пока вы не кончите, вопросы вам имеет право задавать только ваш защитник. Продолжайте. Говорите все, что считаете нужным.
– Я говорил о примирении, – продолжает обвиняемый, – и сказал вам, где оно произошло. Я должен теперь объяснить, почему оно произошло именно там. Вы уже знаете, как мы расстались – мисс Пойндекстер, ее брат и я. Оставив их, я бросился вплавь через реку, отчасти потому, что был слишком взволнован, чтобы задумываться над тем, как мне переправиться, отчасти потому, что не хотел, чтобы стало известно, как я попал в сад. У меня были для этого свои причины. Я пошел вверх по реке – к поселку. Ночь была очень теплой, это, наверно, многие из вас помнят, и, пока я дошел до гостиницы, моя одежда почти совсем высохла. Бар был еще открыт, и хозяин стоял за стойкой. Кров этот не был для меня особенно гостеприимным, и я решил тотчас же выехать на Аламо, чтобы воспользоваться прохладными часами ночи. Я уже отослал своего слугу вперед, сам же предполагал отправиться на следующее утро; но то, что произошло в Каса-дель-Корво, заставило меня поторопиться с отъездом, насколько это было возможно. Расплатившись с мистером Обердофером, я уехал...
– Откуда вы взяли деньги, которыми расплатились?..
– спрашивает прокурор.
– Я протестую! – прерывает его защитник.
– Вот так порядки! – восклицает ирландский юрист, вызывающе глядя на прокурора. – Если бы это происходило в нашем суде, с вами, пожалуй, поговорили бы иначе.
– Тише, джентльмены! – говорит судья повелительным тоном.– Пусть обвиняемый продолжает.
– Я ехал медленно. Спешить мне было незачем. Спать мне не хотелось, и было все равно, где провести ночь – в прерии или под крышей своего хакале. Я знал, что к рассвету доберусь до Аламо, и это меня вполне устраивало. Поглощенный своими мыслями, я не оглядывался назад – по правде сказать, я и не предполагал, что кто-нибудь едет за мной,– пока не проехал около полумили по лесу и не достиг дороги на Рио-Гранде. Тогда я услышал доносившийся сзади топот копыт. Я только что проехал поворот просеки, и увидеть всадника мне не удалось. Но я слышал, что он приближается рысью. Я подумал, что у догонявшего меня человека могут быть враждебные намерения, хотя это не особенно меня беспокоило. Больше по привычке, выработанной жизнью в прерии, по соседству с индейцами, я скрылся в чаще и стал ждать, пока незнакомый всадник не подъедет ближе. Скоро он появился. Можете представить мое удивление, когда вместо незнакомца я увидел человека, с которым мы только недавно поссорились! Когда я говорил о ссоре, я имею в виду не себя, а его. Я не знаю, в каком настроении он был. Возможно, тогда его удержало только присутствие сестры, а теперь он потребует от меня удовлетворения за воображаемую обиду? Господа присяжные, я не буду скрывать, что подумал именно это. Я решил, что не стану прятаться, ибо совесть моя была чиста. Правда, я виделся с его сестрой тайно, но в этом были виновны другие, а не я и не она. Я любил ее всем сердцем, самой чистой и нежной любовью, как и сейчас люблю...
Хотя карета Луизы Пойндекстер стоит за кругом зрителей, девушка слышит каждое слово мустангера, а занавески задернуты неплотно, и она видит его лицо. Несмотря на печаль, сжимающую ее сердце, лицо девушки озаряется радостью, когда она слушает откровенные признания мустангера. Это – отзвук ее чувства. На бледных щеках вспыхнул яркий румянец, но это румянец не стыда, а гордого торжества.
Она не пытается скрывать этого. Наоборот, глядя на нее, можно подумать, что она вот-вот выскочит из кареты, бросится к человеку, которого судят за убийство ее брата, и с презрением бросит вызов самым беспощадным обвинителям.