Собрание сочинений Том 8
Шрифт:
Иначе это не идет.
Глава пятнадцатая
В семье, потрясенной описанными событиями, все стало тихо: весь беспорядок прекратился, и как будто ничего особенного и не случилось. Было опять утро, и был вечер в день второй. * Я, кажется, больше всех был обеспокоен и боялся взглянуть в сад, а по двору проходил не иначе как после обозрения, что путь свободен. На третий день был праздник «Johannes», [49]
49
Иоганны (нем.).
50
На лоно природы (нем.).
Вся площадка, где построена эта сушильня, обнесена высоким частоколом, образовавшим дворик, на котором стояли под навесом два плуга, тележка и омет соломы. Под липами был круглый стол, утвержденный на столбе, две скамейки и самодельный тяжелый стул из карельской березы. В нижнем этаже сушильни было жилое помещение для того работника, который дал мне отрадный приют на сене.
Я спал довольно долго и крепко и проснулся как будто от оживленного говора, который слышался снизу.
Это и в самом деле было так.
При пробуждении своем я услыхал три раза и твердо повторенное:
— Nain! nain! nain!
Это произносил молодой, сильный голос и произносил именно «nain», a не «nein», и притом с усиленною твердостью и с энергией. Голос мне показался знакомым.
Другой, более густой, но тихий голос отвечал:
— Но ведь это же очень несправедливо и странно, Аврора. Ты должна же признать, что если неправ и даже много виноват я в своей непростительной несдержанности и грубости, для которой я и не ищу оправданий, то ведь неправы и они.
Это был голос моряка Сипачева.
В ответ на его слова опять послышалось то же самое упорное:
— Nain, nain!
— Какое возмутительное упорство!
— Nain, это не упорство. Упорство в тебе.
— Ну, в таком случае это — дикость.
— О да, да! Непременно! Но тебе, может быть, не удобно говорить о дикости! Ведь ты сегодня именинник, мы сегодня пируем здесь твой день, и я тебя увела сюда не для того, чтобы говорить о прошлом, а для того, чтобы сказать тебе наедине радость, что открывается в настоящем и будущем.
— Ты всегда живешь в будущем.
— Nain! Я живу только в
— Слушаю.
— Onkel барон сейчас мне шепнул, что он получил от Литке * ответную депешу: тебя назначают на корабль, который вышел в кругосветное плавание. Он теперь уже в Плимуте, и ты должен его догнать; тебе после завтра надо выехать.
— Гм!.. Прекрасно. Это барон Андрей Васильевич все исполнил по вашей команде, милая Аврора?
— Аврора никем не командует.
— Я готов… готов, и я даже рад, что ты это исхлопотала, Аврора.
— Еще бы не радоваться! Это единственный способ дать всему успокоиться. Ты после возвратишься домой с успокоенным сердцем.
— Да, но только это ведь я возвращусь не ближе как через два года, Аврора.
— Да, это будет всегочерез два года; но если сильно над собою наблюдать и хорошо себя школить, то и этого времени довольно, чтобы переделать в себе, что не годится.
— Это все один я должен в себе все переделывать?
— Конечно, ты; но вовсе не все, а только то, что мешает твоему семейному благополучию.
— А два года из жизни вон?
— Почему «вон»? Что употреблено на исправление себя, то не потеряно. Дело не в долгойжизни, а в достойнойжизни.
— А другие в это время ничего не будут в себе ни исправлять, ни переделывать?
— Им нечего переделывать. Разве постараться сделать себя хуже.
Аврора захохотала и шутливо добавила:
— Может быть, ты думаешь, что это и стоило бы для тебя сделать?
— Я думаю, не это, а я думаю, что я вспыльчивый и дурно воспитанный человек, но что и те, кто привел меня в состояние безумного гнева, тоже не правы.
— Nain! — перебила Аврора.
— Вы поступали со мною непростительно дурно.
— Nain!
— Вы поступили зло, упрямо, узко…
— Nain!
— И наконец, бесчестно!..
— Nain!
— Вы отравили мое спокойствие, вы лишили меня возможности откровенных отношений с моими родными, сделали всех детей лютеранами, когда они должны были быть русскими.
— Nain!
Очевидно, ей теперь хоть кол на голове теши — она все будет твердить свое «nain».
Я приложил глаз к одной из резных продушин сушильной стены, чтобы посмотреть на ее лицо. Я хотел видеть, какое оно теперь имеет выражение, — и оно меня неприятно поразило. Это лицо ясно говорило, что Аврора не желает знать никаких доводов и что к справедливости или к рассудку в разговоре с нею теперь взывать напрасно. Она видела только то, что хотела видеть, и шла к тому, чего хотела достигать. Все это можно бы принять за тупость, но такому заключению противоречил быстрый и умный взгляд ее изящных серых глаз и чертовски твердое выражение подбородка.
Произнося слово «nain», она точно что-то отгрызала и, откусив, даже не смыкала губ, а оставляла их открывши, чтобы опять еще и еще раз что-то перекусить и бросить. Ее белые, правильные зубы были оскалены, как у рассерженного зверька.
Она говорила стоя, поворотясь к собеседнику спиною, и судорожно копала и расшвыривала землю палкою своего серого кружевного зонтика с коричневой лентой.
Моряк сидел на одной из скамеек; но когда Аврора на все его доводы ответила «найн», он порывисто встал и сказал: