Собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Мальтийский жезл
Шрифт:
— Не совсем понимаю вас, — ответила твердо она на его ищущий отклика взгляд.
— Сейчас объясню. — Люсин сбился с мысли. Его поразила неуловимая изменчивость всего ее облика. И прежде всего глаз, потерявших свою холодную зелень. — Мне есть что сказать вам сегодня, Наталья Андриановна.
Он решился начать с эпизода в сберкассе. Сначала сухо, даже косноязычно, затем все более раскованно и ярко попытался передать странное ощущение раздвоенности, когда, наблюдая за следственным экспериментом сквозь щелку двери, он явственно ощутил, что кто-то встал у него за спиной, дохнув
— Вы не посчитаете меня сумасшедшим? — закончил Люсин свой рассказ. — Я лишь попытался выразить невыразимое на человеческом языке. Мысль изреченная есмь ложь. Бессмысленная попытка. Назовите это воображением, доведенным до крайней черты, интуицией или еще как-то — все равно драгоценная суть утекает. Нет подходящих слов.
— Ужасно. — Она если и не поняла его тревожной горячечной речи, то, заразившись волнением, постигла то, что он силился, но не умел передать. Но постигла глубоко по-своему, вычленив в сумбурном потоке ледяную струнку, отвечающую собственным тайным переживаниям. — Неужели его все-таки убили? Из-за денег? Его?!
— Это первое, что приходит на ум, — повторил Люсин нывшую на языке фразу.
— Я не спрашиваю вас, какой смысл в дальнейших расспросах и поисках. Смысл, очевидно, есть. Но когда уходит человек, многое представляется утратившим ценность. Даже такие высокие категории, как справедливость, как-то перестают волновать. Простите, но я не могу вам сочувствовать.
— Значит ли это, что вы не желаете мне помочь?
— Никоим образом. Я сделаю все, что только смогу. Но… Не знаю, как вам объяснить. — Она задумалась. — К сожалению, я слишком хорошо себя знаю. Не надейтесь, что я смогу, вернее, захочу открыть вам свое подсознание. Да и нет там ничего, что могло бы облегчить ваши старания. Короче говоря, я помню лишь то, что помню. Георгия Мартыновича не вернешь, а я не хочу умирать даже на пять минут, как делаете вы. Зачем? Ради абстрактной справедливости?
— Абстрактной?!
— В данном случае так. Посадите вы эту мразь за решетку или же нет, поправить ничего невозможно.
— А как насчет новых жертв? — с холодной отчужденностью спросил Люсин. — Или они не в счет?
— Скажите, вы каждое свое дело переживаете так глубоко? Так опасно эмоционально?
— В принципе вы правильно поняли. Пока по земле бродит неразысканный убийца, я не могу нормально существовать.
— Тогда попомните мои слова: надолго вас не хватит.
— Уж как получится… Сожалею, что обеспокоил своей назойливой откровенностью.
— Ничуть. Но погружения, на которое вы хотели бы меня подвигнуть, не будет. Я не желаю носиться в межзвездных пространствах,
— Сдается мне, что в какой-то момент мы друг друга не поняли. — Люсин ощутил наплыв непонятной тоски. — И говорим теперь о разных вещах. Каждый о своем.
— Да, о своем — каждый.
— Но Георгий Мартынович…
— Моя память останется со мной, а вы, простите за прямоту, ищите труп.
— В прямоте вам не откажешь! Режете, как хирург скальпелем… Но, простите за повторение, я прежде всего ищу преступника, если, конечно, преступление действительно имело место.
— Значит, вы не уверены до конца?
— Все, о чем мы говорили, лишь одна из возможных версий. Она нуждается в проверке.
— Не позавидуешь вашей профессии. День изо дня копаться в клоаке и не запачкаться — это надо уметь.
— Основной закон профессионализма. — Принимая вызов, Люсин заставил себя улыбнуться. — Допускаю, что вы не испытываете особого обожания к мусорщикам, труженикам свалок, сантехникам, хотя все эти профессии, безусловно, нужны и вполне достойны уважения. Перед сантехниками вы, возможно, даже заискиваете, когда нужно починить финский смеситель или, тысяча извинений, унитаз.
— Не заискиваю — плачу.
— А я, слабый человек, и плачу, и заискиваю. В чем дело, Наталья Андриановна? Откровенность за откровенность. Никогда не поверю, что такая умная женщина, как вы, только сейчас открыла для себя двойственную природу человека и общества.
— Вы правы. — Она заметно смутилась, но быстро взяла себя в руки. — Так, нашло вдруг… Сама не знаю. Все вы виноваты с вашими психологическими изысками… Так что у нас на повестке дня?
— Для начала объясните мне, что это значит. — Люсин без лишних слов достал лабораторный журнал Солитова. — Здесь, — показал на столбики цифр с градусами и минутами, — и здесь, — очертил ногтем планетные символы.
— Положение Луны и планет на данный момент, — с ходу определила Гротто. — Не обращайте внимания. Пунктик.
— Георгий Мартынович верил, что и в астрологии есть рациональное зерно?
— Ничуть. Как вы могли заметить, астрологическая символика появляется лишь в тех случаях, когда ведется эксперимент по старым рецептам. Я, кажется, уже обращала ваше внимание на почти маниакальную скрупулезность шефа? Так вот, в силу педантизма, а может, и пустячного суеверия — кто не суеверен в душе? — он отмечал время опыта традиционными значками.
— Время опыта? И такое возможно?
— Вы читали «Кентерберийские рассказы» Чосера?
— Боюсь, что нет.
— Полюбопытствуйте на досуге. Чосер, сын своего, четырнадцатого, кажется, века, тоже метил дни положениями Солнца, фазами Луны. Представьте себе, все это с точностью расшифровывается. Георгий Мартынович любил тешить себя разгадыванием подобных кроссвордов. Неудивительно, что и сам пристрастился на старости лет.
— Но зачем?
— А зачем Рерих ставил на обороте картин ему одному понятные знаки? Теперь, кстати, их тоже разгадали. Это были зашифрованные даты. С точностью до года удалось установить, когда было написано то или иное полотно.