Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста
Шрифт:
— Понимаю, — проникновенно откликнулась она. — Мы слепнем, упираясь глазами в лабиринт стен, глохнем в грохоте улиц и беднеем душой. Я много думала об этом… Только, Лобсан, не знаю, как поточнее сказать, но нам не выскользнуть из потока. Ни мне, ни вам — никому. Человечеству не только нельзя повернуть назад, но даже остановиться немыслимо. Плохо это, хорошо ли — не в том суть. Другого не дано.
— Я знаю. Урбанизация, демографический рост, людей много — места мало. Но кто-то учтет наш опыт. Когда полетим на другие планеты, иначе распорядимся собой. В космосе всего вдоволь: пустого места, нетронутого
— Вот видите! А как изменился Улан-Батор? Большой современный город с многоэтажными зданиями, телевидением, транспортом… Мне рассказывали, что там юрты стоят на улицах, а я, признаться, не видела.
— Остались кое-где за заборами. Но мало…
— Или взять тот же Эрдэнэт? — Лебедева еще находилась под впечатлением от посещения города металлургов. — Он вырос на голом месте, среди пустыни, где разве что миражи маячили на горизонте. Но фата-моргана обернулась явью: тополиные аллеи, фонтаны, цветники… Двулик прогресс, за каждую победу приходится чем-то платить.
— Это закон природы. — Лобсан бросил озабоченный взгляд на остывающую зарю и что-то сказал шоферу. — У каждой вещи, у каждого явления есть свой антипод. Вот я, например, внук арата, стал геологом, потому что сердце мое тоскует по звездному небу. Я живу в городе и мечтаю о настоящей еде, приготовленной на живом огне, пью из крана, а думаю о талой воде ледников.
— И я, представьте себе, тоже, — призналась Анастасия Михайловна. — Хотя мои предки, насколько знаю, потомственные горожане… После поездок в Туркмению, Западную Сибирь стала прямо-таки сама не своя. Мое место в лаборатории, я привыкла делать анализы, что-то такое сопоставлять, — словом, заниматься кабинетной наукой. Но, как видите, зачем-то лезу в чужие дела.
— Что вы, Анастасия Михайловна! — запротестовал Лобсан. — Мы, ваши ученики, совсем иначе думаем. Без вас мы бы даже не узнали, что такое геохимия и зачем она нужна.
— Узнали бы, будьте уверены! Если предмет значится в учебном плане, его необходимо… — Она не договорила, лукаво взглянув на Лобсана.
— Сдать и поскорее забыть, — с улыбкой закончил он. — Но ведь мы не забыли?
— А куда вам деться без геохимии… В древних законах тоже есть, между прочим, своя мудрость. Нечего лишний раз землю тревожить. Копать надо, конечно, но осмотрительно, не вслепую.
— Об этом я и хотел сказать. В земле и вправду спят демоны. Посмотрите, чем обернулось железо. Нефть? Это плоть и кровь чудовищ, оскалившихся ракетами, штыками. Их дыхание — беды и мор, ожесточенные схватки, вражда… Вы скажете, капитализм? Верно! Но ведь и запреты наших прадедов родились не при социализме. Монголия вообще была феодальной страной…
— Вас очень интересно слушать, Лобсан, вы оригинально мыслите.
— Я больше чувствую, чем мыслю. Всем существом ощущаю, как ускоряется бег времени. Здесь, дома,
Мой земляк, сын пастуха, взлетел в космос. И хоть его вознесли ваши добрые руки, вам, я не лично про вас говорю, Анастасия Михайловна, вам не понять потрясающей грандиозности этого шага так глубоко, как я понимаю и чувствую. Солнце, Луна для монгола не просто светила. Они веками смотрели на нас с субурганов, с молитвенных свитков, они и теперь в нашем древнем гербе соембо. Это и мир, и сам человек, и судьба. И вот, вы только вдумайтесь, пастушеский мальчик, с детства привыкший к седлу, взлетает над всем мирозданием! Над Полярной звездой, над закрученной нитью судьбы, что у нас называют улдзы!.. Я думаю, сейчас только и начинается новая история человечества. А вы?
— Не знаю, Лобсан. — Она задумчиво покачала головой. — Истинное значение событий постигают обычно не современники, а потомки… Но в чем-то вы глубоко правы. Мне по-доброму завидно, что человеку доступна именно такая, не всегда понятная мне глубина.
Лебедевой недоставало привычных слов, чтобы выразить волновавшее ее чувство. Она словно стояла на пороге неизъяснимого откровения, приметы которого были щедро рассыпаны в повседневном быте и речи людей, в окружающей природе, в самом образе их мысли.
— Какой воспаленный, какой душераздирающий закат! — Она загрустила, проникаясь трагическим, как ей ощущалось, безмолвием вечера.
— Вы не возражаете, Анастасия Михайловна, — вполне буднично обратился к ней Лобсан, обменявшись с шофером короткими репликами, — если мы немного перекусим под открытым небом? Тут сплошное безлюдье и негде остановиться как следует…
— О чем разговор, Лобсан? Буду даже очень рада.
Сандыг еще немного проехал по щебнистой пустыне, затем, куда-то свернув, осторожно свел машину с глинистого откоса. Впереди сумрачно заблестела стремительная река. Судя по бесчисленным отпечаткам копыт, здесь было место водопоя.
Остановились на галечном мысу, куда течением нанесло немного плавника. Лобсан набрал веток и запалил костерок. Прогулявшись вдоль берега, он принес стопку аргала. Потом тщательно отмыл несколько окатанных камней в реке и, выложив их вместе с сухими лепешками в пирамиду, подбросил немного дров. Вскоре пламя охватило аргал, и густой сладковатый угар заглушил речную прохладу.
Сандыг тоже не сидел сложа руки. Он расстелил кошму, вынул из багажника завернутое в газету мясо, буханку хлеба и несколько луковиц. Пока галька калилась на угольях, он разрезал баранину на куски, щедро накрошил луку и засыпал все солью.
— Сейчас будем есть шашлык по-монгольски, — пояснил он на ломаном русском языке.
— Это, конечно, не шашлык, — поправил Лобсан, — но, думаю, Анастасия Михайловна, вам понравится.
— Не сомневайтесь, — заверила Лебедева, присев на кошму. Дразнящий дым кизяка и завораживающая пляска огненных прядей пробудили приятные воспоминания. Зябко поежившись, она придвинулась к костру.
Когда с оглушительным треском лопнул первый камень, Лобсан сложил мясо в бидон и с немыслимой ловкостью принялся забрасывать туда раскаленную гальку. Через несколько минут в воздухе распространилось соблазнительное благоухание.