Собрание сочинений в 12 т. Т. 1
Шрифт:
Действительно, изнурительная жажда пустыни, находящейся все время перед глазами, действовала самым подавляющим образом. Взору совершенно не на чем было остановиться: не только холмика, но даже камня не было видно кругом. Эти безбрежные, ровные пески вызывали отвращение и доводили до болезненного состояния, носящего название «болезнь пустыни». Невозмутимая голубизна неба и желтизна бесконечных песков в конце концов наводили ужас. Казалось, сам знойный воздух дрожит над раскаленной добела печью. Эта спокойная беспредельность приводила в отчаяние, уже не верилось, что
Наши несчастные путники, лишенные в эту невыносимую жару воды, начали испытывать приступы галлюцинаций, глаза их широко раскрылись и стали мутными.
С наступлением ночи Фергюссон решил быстрой ходьбой побороть это опасное состояние. Он намерен был походить несколько часов по песчаной равнине не в поисках чего-либо, а просто ради самого движения.
— Пойдемте со мной, — уговаривал он своих спутников. — Поверьте мне, это принесет вам пользу.
— Для меня это невозможно, — ответил Кеннеди, — я не в силах сделать и шага.
— А я предпочитаю все-таки спать, — заявил Джо.
— Но сон и неподвижность могут быть гибельны для вас, друзья мои. Надо бороться с апатией. Ну, идемте же!
Но уговорить их доктору так и не удалось, и он отправился один. Ночь была звездная, прозрачная, Фергюссон ослабел, и в начале идти было тяжело — он отвык ходить. Но вскоре доктор почувствовал, что движение действует на него благотворно. Он прошел на запад несколько миль, и бодрость уже начала было возвращаться к нему, как вдруг у него закружилась голова. Ему показалось, что под его нотами раскрылась пропасть, колени подгибались, безбрежная пустыня наводила ужас. Фергюссон казался себе математической точкой, центром бесконечной окружности, то есть ничем. «Виктории» в ночной тьме совсем не было видно… И вот Фергюссона, этого отважного, невозмутимого путешественника, охватил непреодолимый страх. Он хотел было идти назад, но не мог; стал кричать, — на его крик не отзывалось даже эхо, и голос его затерялся в пространстве, как камень, упавший в бездонную пропасть. Один среди бесконечной пустыни, Фергюссон опустился на песок и потерял сознание…
В полночь Фергюссон очнулся на руках своего верного Джо. Встревоженный продолжительным отсутствием доктора, Джо бросился разыскивать его по следам, ясно отпечатавшимся на песке, и нашел его в обмороке.
— Что с вами случилось, сэр? — с тревогой спросил он, видя, что доктор приходит в себя.
— Ничего, милый Джо. Минутная слабость, вот и все.
— Конечно, сэр, это пустяки, но все-таки поднимайтесь, обопритесь на меня и идемте к «Виктории».
Доктор, опираясь на руку Джо, пошел обратно по оттиснутым на песке следам.
— Как хотите, сэр, а это неосторожно с вашей стороны. Нельзя так рисковать, — начал Джо. — Вас, пожалуй, могли и ограбить, — прибавил он шутя. — Но давайте поговорим серьезно.
— Говори, я тебя слушаю.
— Нам непременно надо что-нибудь придумать. Мы можем протянуть всего каких-нибудь несколько дней, а там, если не подует ветер, мы погибли.
Доктор ничего не ответил.
— Надо,
— Что ты хочешь оказать? У тебя есть какой-нибудь план?
— План мой очень прост: я забираю с собой часть съестных припасов и иду прямо вперед, пока куда-нибудь не дойду, что должно же когда-нибудь случиться. Если же в это время подует благоприятный ветер, вы полетите, не дожидаясь меня. А если я дойду до какого-нибудь селения, то с помощью нескольких арабских слов, которые вы мне напишете на бумажке, сумею заставить себя понять, и тут или смогу доставить вам помощь, или уже придется пожертвовать собственной шкурой. Как вы находите мой план?
— Он безумен, Джо, но я вижу в нем твою честную смелую душу. Это невозможно, и ты не покинешь нас.
— Но надо же, сэр, в конце концов попытаться что-нибудь сделать. Вам же это нисколько не может повредить, так как, повторяю, дожидаться меня не надо, а у меня, возможно, что-нибудь да и выйдет.
— Нет, Джо, нет! Мы не расстанемся, это еще прибавило бы нам горя. Нам суждено было попасть в такое положение и, может быть, суждено выйти из него. Итак, покоримся судьбе и будем ждать…
— Пусть будет по-вашему, сэр, но предупреждаю: я даю вам день и больше ждать не буду. Сегодня воскресенье, или, вернее, понедельник, ведь уже час утра… Так вот, если во вторник мы не двинемся, я отправлюсь, — и решил я это окончательно.
Доктор ничего не ответил. Вскоре они подошли к «Виктории» и улеглись в корзине рядом с Кеннеди. Тот не проронил ни слова, хотя и не спал.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Ужасающий зной. — Галлюцинации. — Последние капли воды. — Ночь отчаяния. — Попытка самоубийства. — Самум. — Оазис. — Лев и львица.
Проснувшись на следующее утро, доктор первым делом бросил взгляд на барометр. Ртутный столбик почти не понизился.
— Ничего нового, ничего, — пробормотал он.
Фергюссон вышел из корзины и стал смотреть во все стороны: тот же зной, та же ясность неба, та же неумолимая неподвижность воздуха.
— Неужели нет ни малейшей надежды?! — воскликнул он.
Джо не отозвался, он весь ушел в свои мысли.
Кеннеди поднялся совсем больным. Его возбужденное состояние не могло не вызывать беспокойства. Он ужасно страдал от жажды и с трудом двигал распухшим языком и губами.
Оставалось еще несколько капель воды. Каждый знал об этом, каждый думал об этих каплях, и каждого тянуло к ним, но никто не решатся сделать первый шаг.
Эти три товарища, эти три друга бросали один на другого дикие взгляды, — они были охвачены животной алчностью. Особенно сильно она проявлялась у Кеннеди. Его могучий организм раньше других изнемог от невыносимых лишений. Весь день он был в каком-то бредовом состоянии: ходил взад и вперед, что-то хрипло выкрикивал, кусая себе кулаки, был близок к тому, чтобы вскрыть себе вены и напиться собственной кровью.