Собрание сочинений в 19 томах. Том 15. Дни людей. Дневники Зевса
Шрифт:
Но вскоре Ио стало недостаточно только воображаемых образов. Она ведь была жрицей Геры, то есть ее земной представительницей, то есть самой Герой. А раз так, не должна ли она удостоиться моего посещения и моего натиска? Ио размышляла об этом так настойчиво, что у нее начались видения. Однажды она с великой священной уверенностью объявила своему отцу, что некий сон повелел ей отправиться на Лернейское озеро и там отдаться моим объятиям.
Царь Инах воспринял это всерьез и послал гонцов к Дельфийскому и Додонскому оракулам. Не стоит легкомысленно относиться к галлюцинациям девственниц. И пифия с высоты своего треножника, и бронзовые тазы на дубах посоветовали царю Инаху не препятствовать дочери, если он не
Итак, Ио прибыла на берега Лернейского озера, очень маленького, скорее болотца, имевшего дурную репутацию, поскольку все знали, что со времен потопа там прячется гидра, порожденная Тифоном. Ио не подходила к воде слишком близко. Ее сопровождала Инке, дочь нимфы Эхо. Девственницы вроде Ио всегда имеют потребность в наперсницах, которые восхищаются их бреднями и становятся пособницами их любви.
И вот Ио и Инке принялись кричать:
— Зевс! Зевс! Ио ждет тебя, Ио готова! Царь богов и людей, Ио ждет тебя!
Инке достался от матери дар отражать голос до бесконечности. Я услышал, что какая-то смертная зовет меня — к такого рода призывам я никогда не был глух. Но Гера тоже услышала.
Притворившись, будто у меня какое-то срочное дело в Арголиде, я направился к Лерне. Я счел себя ловким, покрыв всю страну огромной черной тучей, и приблизился к Ио.
Она была маленькой и пылкой, с очень смуглой кожей и курчавыми волосами. Я ее скорее слышал, чем видел, поскольку Ио без умолку болтала, задавала вопросы и сама же на них отвечала. Она не была уверена в своем торжестве и, казалось, испытывала некоторое разочарование, видя меня в человеческом обличье. Хотя я постарался предстать весьма красивым мужчиной! Но в таком виде я вполне мог бы оказаться зажиточным волопасом или путешествующим царем. Ио хотела, чтобы я принял свой божественный облик.
— Если бы я предстал перед тобой как бог, дорогая Ио, ты не смогла бы меня увидеть, точнее, ты не смогла бы выдержать моего вида.
Но нет; ее воображение жаждало иного, жаждало большего. В отличие от Ниобы, Ио не смогла узнать свою мечту, когда та оказалась перед ней.
Я немного поторопил ее с исполнением того, что было целью нашей встречи, поскольку не мог, как я объяснил ей, удерживать до бесконечности эту огромную тучу над страной, где их видят редко. Она была слишком поглощена собой, тем, что ожидала почувствовать («Молния, — призналась она потом, — я ожидала, что меня пронзит молния!»), и была несколько разочарована моими человеческими объятиями, как и моим человеческим обликом. Со своей стороны должен признаться, что и в самом деле был не слишком усерден, так как слышал над тучей шум и топот, которые меня заботили, и торопился больше, чем следовало.
Едва я высвободился из объятий Ио, как с неба донесся голос Геры:
— Он под этой тучей, изменник! Обманщик! Боги и смертные, будьте свидетелями! Да еще с одной из моих жриц, я знаю, с одной из моих служанок, чтобы еще больше надо мной поглумиться! Я не потерплю подобного унижения! Отомщу этой предательнице за ее святотатство!
Гера металась туда-сюда по туче как мегера; воздух был совсем взбаламучен ее воплями. Я понял опасность, грозившую бедняжке Ио, решил ее спасти и превратил в белую телку.
— На время, — шепнул я ей.
Потом рассеял тучу.
— Признайся, распутник, признайся в своем преступлении! Признайся, что ты только что осрамил меня с этой тварью! — задыхаясь, кричала Гера, свесив с небесного балкона тяжелую грудь и обвиняющий палец.
Я напустил на себя вид оскорбленной невинности.
— С
— Поклянись Стиксом, если осмелишься!
— Я вижу тут только мирную телку и вполне могу тебе поклясться, что ни с какой телкой любовью не занимался.
И я велел Гере прекратить вопли, которые безобразили ее и выставляли нас на посмешище перед всеми смертными.
Гера снизила тон.
— Ладно, я могла ошибиться, — произнесла она. — Но соблаговоли увидеть в этом, дорогой муженек, лишь доказательство моей любви к тебе. А эта телка и впрямь хороша. Ладно, раз ты уверяешь, что она для тебя ничего не значит, ты ведь согласишься, чтобы ее посвятили мне? После Египта, сам знаешь, белая корова — мое животное…
Я счел за лучшее согласиться. Тем не менее сделал оговорку, что телка не должна быть принесена в жертву. Так Ио снова была приобщена к культу Геры, но уже в коровьем обличье, а не в женском. Я думал, что мне будет легко ее освободить и вернуть ей первоначальный вид. Но не учел коварства Геры.
Она велела привязать Ио к ограде священной оливковой рощи, примыкавшей к одному из ее храмов, совсем неподалеку от Лерны, в Немее. И потребовала к тому же, чтобы телку днем и ночью сторожил некий Аргус, слава которого добралась и до нас.
Этот Аргус, как и сама Ио, принадлежал к потомству Аргоса великого, моего сына, которого родила Ниоба: не надо их путать.
Известный как грозный войн, несколько ограниченный, но весьма точный в исполнении приказов, Аргус избавил Аркадий от бешеного быка, который наводил ужас на население, очистил страну от различных разбойников, сделавших дороги небезопасными. Вам рассказывали, что он был стоглазым, и даже когда спал, полсотни его глаз оставались открытыми. Под этим следует понимать, что он был сотником, то есть располагал отрядом в сто воинов, половина из которых несла караул, а другая половина отсыпалась. Бравый вояка был неподкупен и всю свою гордость вкладывал в исполнение приказа У меня не было никакой надежды ни подкупить его, ни смягчить, ни даже втолковать ему, что я по рангу выше аргосского царя, которому он подчинялся.
Тогда я призвал моего дорогого Гермеса и сказал ему: — Аргус украшает род человеческий скорее своей телесной крепостью, нежели умом. Сделай все, что сможешь, полагаюсь на тебя.
И вот в Немейской оливковой роще обосновался зеленый дятел. Головка в красной шапочке, крылья цвета листвы, клюв, долбящий по коре, — кто бы узнал в нем Гермеса? В таком обличье он мог обследовать место, наблюдать за Аргусом и его стражами.
Упорхнув, Гермес снова вернулся, но на сей раз в обличье пастуха и стал играть на флейте. Он играл, играл, играл, и звуки его флейты были такими ловкими, такими бойкими, а ритм — таким веселым, что Аргус и его воинство, заслушавшись, пропустили две очереди сна. Когда Гермес увидел, что они начали бороться с усталостью, что их веки закрываются, он предложил им рассказать историю. Эту историю, которая повествовала о любви нимфы и сатира, Гермес сделал такой длинной, такой сложной, такой запутанной, с таким множеством возвратов и отступлений, рассказывал ее так монотонно, что вскоре слушатели, побежденные скукой, забылись глубоким сном, одни сидя, другие — прислонившись к дереву или опершись лбом о древко копья, Гермес тотчас же отвязал Ио и был таков.
Вам еще говорили, что Гермес убил Аргуса; это клевета. Победить не значит убить. Это Аргус, внезапно проснувшись и увидев своих храпящих вояк, пришел в такое отчаянное бешенство, что перерезал им всем глотки, а потом обратил свой клинок против себя самого, не осмеливаясь показаться начальству, задание которого провалил.
Гера с досады вырвала глаза у провинившихся мертвецов и прикрепила их на хвост своего павлина, чтобы они уже никогда не могли закрываться. А ее ненависть к Ио только возросла.