Собрание сочинений в 19 томах. Том 3 Крушение столпов

Дрюон Морис

Им обещали, что они увидят сегодня на арене миленького семидесятилетнего старичка гладиатора, с густыми седыми волосами, на высоченных каблуках, который будет брошен на растерзание людям.

Пока же они могли наблюдать лишь клерков, собиравших ящики после голосования по вопросу о квартирной плате, голосования, не интересовавшего никого, кроме восьми миллионов квартиросъемщиков Франции.

Резкий и в то же время тусклый свет увеличивал размеры просторного зала.

На заседании присутствовало не более шестидесяти депутатов, рассеянных по пурпурным скамьям и полумертвых от скуки. Они напоминали последних сенаторов античного города, разрушенного полчищами врагов или опустошенного страшной эпидемией.

Прелестные

молодые дамы с балкона глядели удивленными, умными и разочарованными глазами на впечатляющий своей тоскливой атмосферой большой амфитеатр, на высокие мраморные колонны, поддерживающие и разделяющие все пространство зала, на ложи для публики, на стеклянный потолок, на настенные часы, на шпалеру с аллегорическим сюжетом, висящую посередине стены за председательским местом, между двумя белыми статуями, утопленными в нишах, и на зеленые с золотым орнаментом стены.

На балконе было тесно: с каждой минутой прибывали люди, и молодые дамы начали задыхаться.

Однако к двум часам ночи атмосфера оживилась. Депутаты через боковые двери возвращались в зал и занимали свои места. Одни шли неспешно, группами, другие влетали кучками, словно заброшенные сюда пинком невидимого великана…

Некоторые – но очень немногие – ездили домой принять ванну; иные – с правых и центральных скамей – приехали с приема или затянувшегося ужина и оставались в смокингах. Но большинство не меняли рубашек со вчерашнего утра, воротнички у них засалились, и руки тоже казались немытыми. Недавнюю зловещую тишину сменил беспорядочный гул, когда партии уточняли свои последние планы нападения или защиты.

На несколько минут заседание прервали. Заместитель председателя, проводивший обсуждение закона о квартирной плате, вышел из зала. К этому времени палата заседала уже почти шестнадцать часов.

Марта Бонфуа увидела, как Робер Стен с Симоном вместе появились в амфитеатре, и сердце у нее забилось сильнее. Мужчины подняли глаза, заметили Марту там, где они и ожидали ее найти, такую красивую в обрамлении своих серебряных волос, как раз по центру колоннады, в первом ряду председательских мест, будто на переднем сиденье императорской ложи. Они незаметно обменялись с ней долгим взглядом, чтобы подтвердить, что выходят на бой в ее цветах. Затем они сели рядом, ощущая собственную значимость.

«Жаль, что у Робера сегодня усталый вид, как бы мне хотелось, чтобы он был во всеоружии, чтобы поддержать Симона, – по-матерински участливо подумала Марта. – А Руссо, наоборот, кажется, в полной форме».

И действительно, маленький гладиатор только что вошел в зал уверенной походкой, вздернув подбородок и гордо откинув со лба седую прядь. Он сел на скамью правительства, среди своих министров, на место, которого он так долго добивался и уже успел скомпрометировать. Когда минули первые мгновения паники, охватившей Анатоля Руссо после самоубийства Стринберга и банкротства Шудлера, к нему вернулась уверенность. Прежде всего, курс акций стабилизировался, и это уже хороший признак. Затем, пристально изучив собственное положение, он понял, что ему нельзя предъявить никаких серьезных обвинений, его невозможно особенно скомпрометировать или обвинить в нарушении каких-либо норм. Ответы на вопросы о сообществах потерпевших у него были готовы, и он надеялся без труда заставить замолчать своих противников.

Одновременно с премьер-министром в зал вошел председатель палаты. Это был старик, сложением и видом напоминавший какое-то толстокожее животное: он медленно двигался, опираясь на палку и не без достоинства волоча ногу, отяжелевшую, по-видимому, от тромбофлебита.

Он был во фраке, и жесткий пластрон постукивал его по груди. Казалось, он воплощал в себе одновременно и величие, и утомленность прежнего режима.

Он

тоже был одним из «близких друзей» Марты, одним из самых первых, в те времена, когда еще не она создавала министров, а министры создавали ее.

Помимо бремени лет старика тяготила трудная бессонная ночь. Зрелище было трогательное и почти прекрасное: он шел, подтягиваясь на перилах, останавливаясь на каждой ступеньке, задыхаясь, вздымая тяжелое бессильное тело по крутой лестнице, которая вела к председательскому столу, и наконец рухнул в кресло.

Странно, но столетней давности сооружение из красного дерева, паркета, с мраморными барельефами, бронзовыми головами сфинксов, представлявшее собою кафедру палаты, где размещались: внизу – стенографистки, над ними – оратор, еще выше – секретари и председатель, походило на пирамиду, какую сооружают цирковые акробаты, чтобы водрузить ее на спину слона; клерки же в самом низу казались служителями на арене, готовыми натянуть сетку. А прищурив глаз, можно было с равным успехом представить себе некую картину в стиле барокко, изображающую Страшный суд, где из облака выступает торс Бога Отца, который взирает сверху на смешанную толпу проклятых и избранных. Председатель палаты, помещавшийся позади сфинксов, и Марта, сидевшая в первом ряду балкона, находились как раз друг против друга, почти на одной высоте; и оба они понимали – она, обладая чутьем великой возлюбленной, он, слишком хорошо зная людей и историю, – что эта яма с отлогими склонами, лежавшая между ними и теперь заполненная до отказа пожилыми шумливыми подростками, представляет собой один из первых на земле парламентов, во всяком случае первый по уровню интеллекта и мировой значимости происходящих в нем сражений.

Председатель пробормотал несколько слов, предназначавшихся разве что для стенографисток, объявив о продолжении заседания, где будет рассмотрен запрос о финансовой политике.

Затем, стремясь добиться тишины, по старой преподавательской привычке – вместо того чтобы воспользоваться традиционным колокольчиком, – он постучал по краю стола ножом для разрезания бумаги.

14

– Слово господину Портера!

Рассеянный, хитрый, злопамятный Портера в эту минуту разговаривал со Стеном и Симоном. Он не услышал, как назвали его имя.

– Господин Портера, вам слово! – громче повторил председатель.

Камиль Портера, направляясь к трибуне, поднял руку, как бы говоря: «Конечно, конечно! Я ведь сплю всего по три часа и раньше пяти никогда не ложусь, так что у нас масса времени».

Затем ногтем большого пальца он поскреб яичное пятно на лацкане пиджака.

– Господа, – начал он, – приступая к обсуждению и воскрешая в памяти некоторые прискорбные события, я попытаюсь проанализировать факты, не заостряя внимания на личностях.

Слова его тотчас были встречены дружными аплодисментами, доказывавшими, как высоко оценивается подобное проявление доброй всепартийной воли. Сразу стало ясно, что слова «не заостряя внимания на личностях» означают лишь оскорбительное презрение по отношению к Руссо.

– Каждому известно, что в ту минуту, когда господин премьер-министр, – между прочим бросил Портера, не проговорив и пяти минут, – формировал – со скоростью, которую все в разной степени оценили, – свой кабинет, он предполагал иметь в распоряжении фантастический заем, который позволил бы Франции завершить восстановление послевоенных руин, не требуя немедленных усилий ни от налогоплательщика, ни от вкладчика. Господин премьер-министр захочет, я надеюсь, рассказать нам подробности об этом займе и скажет также, правда ли, будто крупный иностранный финансист, с которым господин премьер-министр вступил – решив это исключительно своей властью – в переговоры, перерезал себе горло…