Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
— Закон Бойля и Мариотта, — сказал я. — Все тела от нагревания расширяются.
— Вот! — восхищенно воскликнул Доктор. — И до чего буржуазия гладко отвечает на всякий вопрос! Прямо даже невозможно слушать — вроде музыки. Ну, поживи до утра. Спи!
Караульный вздохнул.
Где-то тонким лаем надрывалась собачонка. Другая глухо рычала под самыми окнами избы.
* * *
Поднялись с рассветом, но баба еще раньше затопила печь, сварила для партизан похлебку с бараниной.
Ели не торопясь, плотно. Садясь за стол, мужики крестились.
Баба дала
Вдруг Доктор уставился в мое лицо, словно впервые узрел.
— Еще один постанов вопроса, — сказал он. — Касательно того, что земля есть шар.
Мужики ели, не поднимая глаз. Один из них, рыжебородый с конопатым лицом, на вид самый пожилой, шумно вздохнул
— Такое дело, — продолжал Доктор. — Если земля — шар и мы стоим тут вверх головой, то в Америке, значит, стоят головой вниз? Как же не падают? Отчего такое?..
Я поднял палец вверх — все подняли головы — и показал на мух, ходивших по потолку.
— То же самое. Электрическое притяжение разных полюсов.
Похлебали еще.
Доктор сказал:
— Я так полагаю, что Бог — это тоже электричество… Всё остальное — буржуазный предрассудок.
Рыжебородый положил ложку на стол. Положили ложки и все остальные.
— Ты Бога оставь, — строго сказал рыжебородый. — Я тебе пожалуйста говорю, не трожь Его!
— Кто смеет товарищу командиру говорить вопреки? — стукнул Доктор кулаком по столу. — А к стенке не хочешь?.. Расстрелять этого студента сейчас же!..
— Дай дохлебать, — ответили ему. — То сам оставил и цацкался, то торопит.
— И такое еще дело, — сказал один из партизанов, вставая из— за стола и крестясь на образа, — биноклю с офицера Доктор себе взял, пистолет его тоже себе, штаны, сапоги… Чего ж это такое получается?
— Правильно! — загалдели все. — Чего говорить, это так уж! Он самый шкурник и есть. И хоть бы еще настоящий командир из офицеров, а то фершал…
— Коновал… Всю команду за него рыжий Митрий дает…
— Смирно!.. Каждого застрелю!
— Как же!..
Доктор сунул было руку за наганом, но рыжий Митрий с тяжелым привздохом выбросил руку вперед и ударил его кулаком в лицо.
Началась схватка.
* * *
Когда Доктора кончили выстрелом в лоб, то хотели было застрелить и меня. И застрелили бы, если бы не Митрий.
Тот гаркнул:
— Цыц! Слушай мою команду: не трожь! Он нам еще сгодится.
И обратился ко мне:
— Ты на пишущей машинке умеешь стучать?
Спроси он меня в этот момент, знаю ли я китайскую письменность, — я бы и в этом случае ответил утвердительно. Но на пишущей машинке я писать действительно умел.
— Да, — сказал я. — Двести слов в минуту.
— Когда возьмем село, — обратился Митрий к своим сотоварищам, — он будет на волостной пишущей машинке нам пропаганду разводить. И вообще, умственный человек нужен в отряде. Пусть он при мне будет заместо комиссара.
Три дня я с ними и проболтался. Перед самым селом словчился удрать. А в селе уже были наши егеря. И не удалось партизанам взять село, хоть и пытались они это сделать.
Взяли Митрия в плен. Расстреляли… Перед самой смертью дал я ему покурить.
Взял. Сказал:
— Эх ты, Ашдвао, жалко, что я тебя тогда не шмякнул.
— Что ж, — говорю, — поделаешь,
— Доктор, — отвечает, — дурак был. Это нам хорошо известно.
И умер.
Жалко мне было мужика. Русские же! Потом забыл, а вот теперь вспомнил.
* * *
— Интересно! — сказали Малахову слушатели. — Но как-то вы странно всё передаете: местами смешно, местами страшно. И смеяться хочется, и плакать.
— А такова и вся наша жизнь, — ответил он, — и поплачешь над ней, и посмеешься. У кого к чему склонность. Но что наши слезы, — вода, аш два о…
И умолк.
ТРУДНЫЙ ДЕНЬ ПОРУЧИКА МУХИНА [30]
I
Поручику Мухину снилось, что он спасся с потопленного миной корабля и сейчас плывет в шлюпке, переполненной людьми. Но на море — буря, шлюпку бросает из стороны в сторону, люди, находящиеся рядом с ним, толкают его и он толкает их. Мухин знает, что гибель возможна, но не обязательна, ибо уже виден берег, и этот берег, скалистый, с зубчатой стеной крепости, совсем близок, но доплыть до него очень трудно, потому что из воды то и дело появляются страшные, огромные костистые руки с когтями на пальцах, и эти руки хватаются за борта шлюпки, стараясь ее перевернуть.
30
Трудный день поручика Мухина. Пр. 1942, № 3. Действие рассказа происходит в Иркутске в конце зимы 1920 г.; именно оттуда, через Маньчжурию, Митропольский-Несмелов уехал непосредственно во Владивосток, где и оказался в марте 1920 г. «…это была Иннокентьевская» — ныне станция носит название «Иркутск-сортировочный». «…генерал торгуется об этом с Жаненом» — Жанен Пьер Тибо Шарль Морис (1862–1946), французский генерал, Главнокомандующий всеми союзными войсками в Сибири.
По рукам этим, по отвратительным когтистым пальцам, бьют веслами, и Мухин бьет, но их так много, что едва ли шлюпке уцелеть. И от этого в сердце ощущение щемящей тоски и страха; хотелось бы крикнуть, взывать о помощи, но уж одна из страшных лап хватает за горло, сжимает его, и голосу нету.
А на зубчатой стене старинного укрепления («Это Владивосток», — твердо знает Мухин, никогда Владивостока не видевший) стоит жена Валя, смеется и манит Мухина к себе рукой. И на ней зеленая вязаная кофточка, такая же зеленая, как и волны вокруг лодки. «Чем смеяться, лучше помогла бы! — с отчаянием думает Мухин. — Хоть бы камнем со стены бросила!»
— В Харбине не останавливайся, — весело кричит Валя. — Прямо проезжай во Владивосток. Я хорошо устроилась с квартирой и со службой — меня назначили начальником штаба подводных лодок.
— Но меня душит рука! — пытается крикнуть, но только хрипло шепчет Мухин в ответ.
— Не бойся этих рук, они ручные, — все-таки отвечает Валя. — Бросайся вплавь.
Исполняя то, что ему велит жена, Мухин отрывает руку, ухватившую его за горло, и хочет выпрыгнуть из лодки. Но тогда кто-то из сидящих рядом хватает его за ногу и тащит к себе. И Мухин просыпается. Кто-то трясет его за ноги.