Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
— А за что их любить, людей-то? — криво усмехнулся он. — Человек для человека — волка хуже!
— Вас каторга и тюрьма заставили так думать?
— Чего тюрьма и каторга! Я и мальчонком рад был горло каждому перегрызть.
— Кто был ваш папа?
— Папаши у меня не было. Верно, жулик какой-нибудь, потому что мамаша моя девкой была. Да зачем вам всё это нужно знать-то, господин хороший?
Такахаси не ответил.
— Больше у меня нет к нему вопросов, — сказал он капитану Седых.
Конвоиры увели партизана. Покинули избу дежурного взвода и офицеры. Прощаясь с поручиком Такахаси, прапорщик Аркаша спросил, почему он заинтересовался родителями
— Меня интересует психология большевиков, — ответил Такахаси. — Не так давно я делил большевиков только на две категории: на обманщиков и обманутых, на вождей и стадо. Но теперь мне ясно, что есть и третья категория, может быть, самая опасная, самая упорная…
— Что же это за люди?
— Человеконенавистники. За свое личное несчастье, в своей личной житейской неудаче они готовы обвинить весь мир. И за себя они мстят — всему миру готовы мстить! Как вот этот Дед, как, вероятно, Тряпицын и его Нина, забыл ее фамилию. Ваш великий Толстой показал один такой тип, правда, в совершенно другой плоскости, но всё же он раскрыл, обрисовал его психологию…
— Про кого вы? — удивился Аркаша.
— Я о Долохове из «Войны и Мира»… Помните, какой он был жестокий?.. О, русская душа, славянская душа, очень интересна! Такая импульсивная эмоциональность… Обнять весь мир — уничтожить весь мир. Вы помните из «Записок из подполья» Достоевского: «Мне ли чаю не напиться, миру ли погибнуть!» Русская душа — очень интересная душа!..
Аркаша зевнул. Он слушал плохо — ему хотелось спать. Где— то совсем близко звонко грохнул выстрел.
— Что это? — спросил Такахаси.
— С Дедом покончено, — равнодушно ответил Аркаша. — До свидания, поручик. Спать хочу!
СТРАШНАЯ НОЧЬ АНДРЕЯ ПЕТРОВИЧА [34]
I
В двадцатых годах случилось мне во Владивостоке познакомиться с неким Андреем Петровичем Замятиным, сорокалетним красавцем, чернобровым, румянощеким силачом, служившим в порту, где, помнится, он занимал должность заведывающего землечерпалкой.
34
Страшная ночь Андрея Петровича. ЛA. 1940, № 12. В том же номере журнала опубликован манифест писателей, пытавшихся создать школу «динамического реализма»; помимо Несмелова манифест подписали Михаил Шмейссер (1909–1986) и Игорь Волков (1910 — после 1946). «…бывшего боцманманта с крейсера “Аскольд"» — боцманмант — чин строевого состава в русском флоте; соответствовал унтер-офицеру 1-й статьи корабельной службы и старшему унтер-офицеру армейской службы. «Аскольд» — крейсер русского военно-морского флота, построен в 1900 г. в городе Киль (Германия); принимал участие в русско-японской войне (1904–1905) и в Первой мировой; в период интервенции был разоружен, отправлен в Англию ив 1922 г. продан на слом в Германию.
Мужчина ладный, могучий, Андрей Петрович жил бобылем в своей двухкомнатной казенной квартирке. Одну из этих комнат он и предложил мне занять, когда, познакомившись с ним, я, еще ничего не зная о нем, сказал, что никак не могу найти себе комнатушки.
— В чем дело? — сказал Замятин простецки. — Ко мне переезжайте. Конечно, удобств у меня никаких нету, то есть разных там ванн и душей, живу я в Гнилом
И тотчас же я с Замятиным и договорился обо всем. Андрей Петрович даже цену на комнату не назначил.
— Сколько можете платить, столько и платите, — сказал он. — Я с вас, офицера, зарабатывать не хочу. Сам служил, хоть и не в офицерских чинах, а простым матросом, но состояние военного кармана понять могу. Переезжайте хоть сегодня.
Новый мой квартирный хозяин мне очень понравился, да и кому мог бы не понравиться этот силач с красивым лицом и ясными, разумными глазами. И речь у него была приятная — великорусская, чуть-чуть окающая, но плавная, в закругленных оборотах. И один только недостаток заметил я у Замятина: несколько прихрамывал он на правую ногу.
Вот и зажили мы вместе.
Домик на сопочке, с крылечка вид на Владивосток, на бухту, на иностранные военные корабли, пришедшие сюда из всех стран мира, с командами, говорящими на всевозможнейших языках и недоверчиво относившимися и к нам, русским, и друг к другу. Двадцатые годы шли, — кишел Владивосток иностранцами, невесть для чего прикатившими на российскую дальневосточную окраину.
Понравилось мне и в квартирке Андрея Петровича. Чистенько, уютно, военные, всё больше морские, картинки на стенах. И между ними — большой фотографический портрет красивой девушки или, быть может, молодой дамы. Помню, что очень понравилось это женское лицо. Оно было, конечно, красиво, но привлекло к себе мое внимание не красотою своею, случалось мне видеть и более красивые женские лица, а выражением глаз — властных и в то же время как бы молящих, страдающих…
— Очень интересное лицо! — заметил я своему хозяину.
— Да, хорошая была девушка, — ответил он. — Настоящая барыня, из дворянской семьи, но кончила плохо.
Я вопросительно взглянул на Замятина. На языке вертелся ряд вопросов — кто такая, почему «плохо кончила», почему ее портрет висит в квартире Андрея Петровича? И конечно, Замятин понял, что означал мой взгляд, но он уклонился от объяснений и увел меня в мою комнатку.
Так я и не узнал, что это за портрет и почему он попал на стену бывшего боцманманта с крейсера «Аскольд». И, подозревая некую романтическую историю, быть может, трагедию, я из чувства деликатности, конечно, никаких наводящих вопросов по этому поводу моему хозяину не задавал.
Стали мы жить да поживать. Подружились.
Очень хорошим человеком оказался Андрей Петрович — деликатным, ласковым, вдумчивым. Любил он и книжку почитать, русской историей интересовался, и в его библиотечке я даже нашел два тома Ключевского. А из беллетристов обожал он Лескова. Так и говорил:
— «Очарованного странника» я их очень обожаю и еще «Соборян». Если бы я такого человека, как дьякон Ахилла, в жизни своей встретил, обязательно бы я ему на всю жизнь другом стал. Да что другом — братом ему был бы!
Искала душа Андрея Петровича большой правды и правды русской, искала дружбы, верности, и была она мужественной и чистой. Такими бывают души лишь у людей, переживших большую драму, осиливших трагедию, опрокинувшуюся на них, поднявших ее на плечи свои, не согнувшись. Пережитое очистило душу, осиленное горе закалило ее.
Приятельские отношения наши крепли, мы с Андреем Петровичем сближались всё теснее, и как-то, в один из ясных, бездыханных вечеров ранней осени, покуривая на крылечке казенного домика и любуясь гордыми и грозными силуэтами военных кораблей на затихшей багряной воде бухты, мы сердечно, хорошо