Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

Мусатов Алексей Иванович

Сегодня утром Афоня с отцом грузили в лесу бревна. Бревна перед этим только что ошкурили, и они были скользкие и верткие. Никитка сам видел, как отец с Афоней подняли тяжелый белый комель, чтоб положить его на грядку телеги. Неожиданно отец поскользнулся, упал, и его ноги могло придавить бревном. Всей своей неимоверной тяжестью комель повис на руках Афони. Он покачнулся, но отец крикнул ему: «Держись, паря!», и Афоня, судорожно обхватив комель, прижал его к груди, пока отец, вскочив на ноги, не принял всю тяжесть на себя.

Но в пояснице у Афони словно

что оборвалось — он еле добрался домой и слег в постель.

— Ты отцу-то сказал об этом? — встревоженно спросил Степа.

— Зачем? — отмахнулся Афоня. — Только сердить его. Он вот как не любит, когда кто хворает! И сам про любую болезнь молчит.

— А вдруг ты позвоночник повредил, чудо-юдо? В больницу же надо...

— Ништо мне... Отлежусь — и все дела. Заживет до свадьбы. Да и Митяй обещался полечить.

И верно, вскоре пришел Митя Горелов.

Он сбросил с Афони все шубы и одеяла, заставил его лечь на живот и обнажить спину. Потом, достав из кармана бутылку, он налил себе на ладонь густой темной жидкости и принялся растирать Афоне поясницу. Афоня застонал, заскрипел зубами, засучил ногами, но Митя старался на совесть: тер поясницу своими жесткими ладонями и вдоль, и поперек, и вкруговую.

— Чем это ты врачуешь? — поинтересовался Степа.

— Муравьиный спирт, — объяснил Митя. — У бабки Спиридонихи выпросил. Здорово помогает! — И он принялся расхваливать чудодейственную силу спирта. Потом обратился к Афоне: — Хорошо бы тебя к живым муравьям отнести...

— Это зачем?

— А лег бы ты голой спиной в муравьиную кучу и полежал бы с полчасика. Сразу полегчает... Мой дедушка всегда так лечился.

— А на осиное гнездо лечь не прикажешь? Нет уж, сам так лечись! Мне и этого довольно, — отказался Афоня.

Наконец втирание было закончено, и ребята вновь закутали Афоню в одеяла.

Он полежал, успокоился и, кивнув через окно на белые стены сруба, попросил Никитку показать Степе их новый дом.

— Я уже видел, — сказал Степа. — Где там дом! Ни крыши, ни пола нет. Одни стены. Пока до нового дома доживешь, еще пять раз надорвешься.

— Ничего, выдюжим, — вздохнул Афоня. — К зиме обязательно переселимся. На окна наличники резные повесим. Палисадник перед домом поставим.

— Когда-то да что-то! А жили бы вы, скажем, в колхозе, собрались бы сейчас все артельщики: «Раз-два взяли, сама пойдет!» — вот вам и новый дом. Живи, Хомутовы, не надрывайся.

Степа принялся рассказывать о дубняковской артели, куда Матвей и Егор Рукавишниковы недавно ездили с группой крестьян, и о том, что скоро в Кольцовке «начнется ледоход» — мужики будут вступать в колхоз.

— Не-ет! Мой батька в колхоз не пойдет, — покачал головой Афоня. — Зачем нам? Он говорит, у кого голова на плечах да кто не лентяй, тому сейчас и без артели жить можно. Мы-то уж на ноги встанем как пить дать!

МАТВЕЙ ПЕТРОВИЧ

В полдень, проезжая с возом снопов мимо рукавишниковского

овина, Степа услышал лязг железа. Сказав Тане, что он отлучится всего лишь на минутку и тотчас догонит ее, Степа заглянул в полутемный старый овин. Гумно было уже приготовлено к молотьбе — очищено от травы и мусора, притоптано и утрамбовано.

В углу овина, около молотилки, возились Егор Рукавишников, Матвей Петрович и Шурка. Они уже сняли с вала побитые шестеренки, барабан со ржавыми, погнутыми зубьями и сейчас рассматривали искривленный железный вал, соединяющий молотилку с конным приводом.

— Запустили вы машину, запустили! — попенял Матвей Петрович, осматривая поврежденные части молотилки и постукивая по ним молотком.

— Починить — руки не доходят... Да и умельца нет, — сконфуженно объяснил Егор. — Не кланяться же Еремину или Шмелеву...

И он кивнул в сторону ереминского овина, откуда доносилось завывание работающей молотилки.

— Кланяться, конечно, не надо, но такое добро бросать тоже не годится, — заметил Матвей Петрович. — Все же машина не чета цепу. Работает чисто, споро. Можно за одну неделю всей бедноте хлеб обмолотить. И не надо будет людям к Еремину да Шмелеву на поклон идти. Да к тому же и к артельной жизни народ попривыкнет.

— Так-то оно так, — согласился Егор. — Да вот как к машине подступиться теперь?

— Надо барабан в кузницу отвезти, попробовать новые зубья поставить, — посоветовал Матвей Петрович и спросил, согласится ли кузнец помочь ремонтировать молотилку.

— Он-то с охотой. Только ему все показать да растолковать нужно...

— Это уж как-нибудь сообразим, — успокоил Матвей Петрович и послал Шурку за подводой.

Шурка позвал с собой Степу. По дороге Степа спросил приятеля, откуда у них собственная молотилка.

— Это не наша, общая.

И Шурка рассказал. Несколько лет назад группа маломощных кольцовских крестьян приобрела эту молотилку в рассрочку через машинное товарищество. Молотилка проработала одно лето, потом полетели зубья на барабане, разладился привод, и мужики, махнув на машину рукой, вновь перешли на молотьбу цепом.

Дядя Матвей, узнав про машину, вызвался ее отремонтировать.

— А он кто — слесарь-ремонтник, механик? — спросил Степа.

— Да как тебе сказать... — лукаво прищурился Шурка. — Он на Кубани в таком колхозе работал, где всякие машины были. Вот дядя Матвей и подучился. Он даже трактор умеет водить.

— Трактор?

— Ага! В чемодане-то у него все больше книжки по тракторному делу да инструмент. Сам видел!

Степа задумался. В эти годы кругом много говорили о тракторах. О них писали в газетах, в книгах, вспоминали на собраниях, рисовали тракторы на плакатах, но Степа еще ни разу толком не видел этой машины, которая и пашет землю, и боронит ее, и может заменить сеяльщика. Тем более было интересно поближе познакомиться с человеком, который уже умеет управлять трактором.

Шурка со Степой пригнали к овину подводу, погрузили части молотилки и вместе с Матвеем Петровичем отправились в кузницу.