Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

Шефнер Вадим Сергеевич

Вещи

Умирает владелец, но вещи его остаются, Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей, беды. В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды. Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться, — Так покорно другим подставляют себя зеркала, И толпою зевак равнодушные стулья толпятся, И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола. Оттого, что тебя почему-то не станет на свете, Электрический счетчик не завертится наоборот, Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете, Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет. Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье, Будь

всегда справедливым, бесстрастным хозяином их: Тот, кто жил для вещей, — все теряет с последним дыханьем, Тот, кто жил для людей, — после смерти живет средь живых.

Природе

Смогли мы летать научиться, Хоть крыльев и нет за спиной, — А все же завидуем птицам И легкости их неземной. Есть где-то иные закаты, Есть где-то — неведомо где — Планеты, где люди крылаты, Где люди как рыбы в воде. А ты и суровей, и строже, Природа, недобрая мать: Как рыбы мы плавать не можем, Как птицы не можем летать. На свете нам многое нужно; Пусть щедрою ты не была — Но ты нам, нагим, безоружным, Упорство и зависть дала. Ты нас не хранила от бедствий, От мора, от моря невзгод, — Но каждый, обиженный в детстве, Сметливым и жадным растет. Так завистью, хитростью, силой Наследует Землю навек Нагой, безоружный, бескрылый, Бессмертный твой сын — Человек!

Ручной волк

У лесника в прокуренной сторожке Домашний волк живет не первый год. Он незлобив, не тронет даже кошки, Он, как собака, домик стережет. Когда-то у оврага, в дальней роще, В неистовую позднюю пургу, Лесничий взял его волчонком тощим И преданного выкормил слугу. Но в феврале, когда метель клубится, Волк смотрит настороженно во тьму, И сам хозяин в эти дни боится Его погладить, подойти к нему. Там где-то стая ждет его прихода, Его зовет клубящаяся мгла, — И, может быть, голодная свобода Ему дороже теплого угла. Хозяин, бойся этой волчьей стати И очень-то не доверяй ему — Злом за добро он все равно отплатит, На вой волчицы кинувшись во тьму. Ни ласкою, ни хлебом, ни пинками Не пробуй возвращать его назад — Он горло перервет тебе клыками, И ты же будешь в этом виноват. Он просто волк, он не собачьей масти, И он уйдет, забыв, что он ручной, От теплого навязанного счастья В метель и холод, в неуют ночной.

Непрерывность

Смерть не так уж страшна и зловеща. Окончательной гибели нет: Все явленья, и люди, и вещи Оставляют незыблемый след. Распадаясь на микрочастицы, Жизнь минувшая не умерла, — И когда-то умершие птицы Пролетают сквозь наши тела. Мчатся древние лошади в мыле По асфальту ночных автострад, И деревья, что срублены были, Над твоим изголовьем шумят. Мир пронизан минувшим. Он вечен. С каждым днем он богаче стократ. В нем живут наши давние встречи И погасшие звезды горят.

Берега

Рекой разлученные берега Глядят друг на друга с грустью: Река широка, река строга — Одного к другому не пустит. Пройдут века, иссохнет река, Подводные травы завянут, Сойдутся далекие берега, Обычною

сушею станут. Сойдутся два берега-старика, Пожалуются при встрече: «Вот, то ли дело — была река, А ныне умыться нечем».

Полузабытое

Путалась она со многими, Легких связей не тая. Этими глазами строгими Был обманут только я. Этими руками тонкими Был лишь я за сердце взят, А другие с ней — потемками Попросту в Заречный сад. Сколько под окном я выстоял, Сколько ждал, чтобы она, Неприступная и чистая, Выглянула из окна! Знал ли, что такое сбудется, Что, как пьяный, наугад, Через год по тихой улице С ней пойду в полночный сад. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И, оправив платье смятое, Лунным светом смущена, Ласковая, виноватая, Улыбнется мне она. Оступившаяся скромница Улыбнется под луной, — Лишь моей она мне помнится, А не чьей-нибудь иной. Только в счастье виноватая, Все светлей за годом год, Пахнущая дикой мятою В памяти она встает. Улицею немощеною В памяти, в рассветной мгле, Девушка идет смущенная — Первая на всей земле.

Искра и капля

Рыбак у моря жжет костер, Вода о камни бьет. У капли с искрой вышел спор: Чей благородней род. И продолжался б дотемна Напрасный разговор: «Я морем этим рождена!» — «Меня родил костер!» Рыбак всегда был прав и пьян, И молвил он, подняв стакан: «Есть выше похвала: Ты — породила Океан, А ты — Огонь зажгла!»

Вторая порция

Я в детстве был вертлявым и шумливым, На беготню я тратил много сил, И, свой обед съедая торопливо, Всегда вторую порцию просил. С годами та прожорливость отпала, А мир вокруг — все шире и родней. Теперь мне не жратвы, мне жизни мало, И к жизни я чем старше, тем жадней. Я знаю: смерть повсюду нас находит, Не век шагать мне по ступенькам лет. Но у меня в таком плохом исходе Трагической уверенности нет. Все чудится, что соберутся люди, Минуты, как крупинки, соберут, Пошепчутся, столкуются, обсудят — И мне вторую порцию дадут.

Утром

Что-то легкое снилось На весеннем рассвете. Ты скажи мне на милость, Отчего мы не дети? Отчего мы похуже, Отчего мы построже?.. Взять прошлепать по лужам На зависть прохожим. В нас весенние грозы Принимают участье — Верю в глупые слезы, В беспричинное счастье!

На осеннем рассвете

На осеннем рассвете в туман ковыляет дорога, Оловянные лужи мерцают у дачных оград, Над опавшей осиной мигает звезда-недотрога, И на темных кустах полотенца тумана висят. Как грустна и просторна земля на осеннем рассвете! Сам не верю сейчас, в этой сонной предутренней мгле, Что нашел я тебя на такой необъятной планете, Что вдвоем мы идем по прекрасной осенней земле.

1958