Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
Все говорили ему последнее «прощай».
— Прощай, Степаныч, — Санфиров хмуро уставился глазами в землю. — Служил я тебе честно.
— Прощай, Яков.
Санфиров уходил уже в чащу, когда Антонов окликнул его:
— Куда ж ты теперь?
Санфиров ничего не ответил.
Антонов смачно выругался и снова сел на пень.
Яков уходил, освещенный солнцем, серебром отсвечивали его седые волосы.
— Стало быть, не ворон я, только вороненок, а ворон летает еще! — повторил Антонов где-то слышанные слова.
Сторожев вспомнил об атамане Вороне, —
«Боже мой, — подумал он, — что осталось от нашего дела!»
Антонов сказал стоящим вокруг него:
— Прощайте, вы. И убирайтесь к псам.
Тяжело волоча ноги, уходили они.
Антонов закутался в дырявую шинель и прилег на траву.
Конец!
Зачем же и кому были нужны эти тысячи жизней, эти потоки крови и слез? Это пламя пожаров?
Зачем и кому нужна вся жизнь его, запачканная человеческой кровью? Всю жизнь кружились вокруг него какие-то люди, а он был один, и вот подошло: не надо ни о чем думать, — нет армии, и нет боевых товарищей, и коня, на котором хотел он въехать в Москву, убили в бою.
— Вот, братишка, остались мы одни, — сказал он со злобой. — Ну и дьявол с ними.
Димитрий, от моложавости которого почти ничего не осталось, молчал и сидел, насупившись, в грязной шинели и буденовке с сорванной красной звездой.
Антонов машинально оглянулся, приметил клок бумаги, выброшенный Санфировым. Косой кусок был оторван на цигарку. Антонов поднял этот клок и прочитал:
«Товарищи крестьяне и рабочие!
Настал момент, когда, как широкое море, вся матушка Русь святая всколыхнулась из края в край… Настал час, и восстал народ. И вот мы, восставшие, пришли к вам, братьям мужикам, пришли крикнуть: власти Советов, власти обидчиков и грабителей не должно быть, времена насилия прошли… Да здравствует Учредительное…»
И ничего дальше: конец пошел на цигарку, В дым пошло все! Антонов передал бумагу брату.
— Ты писал, что ли?
Димитрий взглянул и кивнул головой.
— Да, Митя. Вот все, что осталось у нас. Клок бумаги от того, что было, да и тот потрачен Санфировым на курево.
Посидели еще молча.
Антонов тронул брата за плечо.
— Пойдем, Митя. Сыро, холодно, знобит меня.
Они ушли в лес, и вечерние тени поглотили их.
В те же дни работники Инжавинского ревкома приняли оружие у Якова Васильевича Санфирова — командира антоновской гвардии.
Его спросили:
— Почему вы сдались?
Санфиров сказал глухо:
— Потому, что потерял правду. Может быть, найду у вас, кто знает?
Те, кто принимал от него оружие, усмехнулись. Санфиров приметил их усмешки.
— Я знаю, вы не верите мне. Что ж, я докажу, что пришел сюда не затем, чтобы сдаться и сесть в тюрьму. Если вы вернете мне оружие, буду вместе с вами уничтожать последнее из того, что создавал и я.
Санфирова допросил чекист Сергей Полин и поверил ему.
Якову Васильевичу вернули оружие и послали с отрядом в Лебедянский уезд, где еще разбойничал один из антоновских командиров, Уткин.
Банду Уткина разгромили, атаман удрал; Санфиров вскочил на коня и погнался за ним.
Шел холодный дождь, ветер свистел в поле, низко шли бурые облака, дорога раскисла, конь храпел и падал, но впереди маячила фигура
И казалось Якову Васильевичу: прикончит он Уткина, и навсегда убьет в себе то, что еще оставалось в нем от прошлого, — неверие всем и всему, мрак, обволакивающий душу в часы противоречивых раздумий.
В его винтовке осталось три патрона, когда он нагнал Уткина. Тот отстреливался, оборачиваясь, но пули летели мимо, и он все гнал и гнал коня, а Санфиров не отставал.
И тут лошадь Уткина поскользнулась. От внезапной остановки Уткин чуть не вылетел из седла. Он быстро оправился, но секунда задержки стоила ему жизни.
Санфиров придержал кобылу, прицелился. Уткин, услышав щелканье затвора, обернулся и что-то крикнул. Ветер отнес его слова в поле.
Прозвучал выстрел. Уткин упал. Лошадь его ускакала.
Санфиров подъехал к убитому, снял с него оружие, зеленый бант с фуражки и уехал.
Теперь ему поверили до конца. Но Яков Васильевич знал: он еще не убил в себе прошлое.
Глава двенадцатая
Несколько дней подряд Сторожев безуспешно охотился за новой лошадью — он снова пришел в родные места. Но люди знали, кто бродит ночью около их костров, кто прячется в ночи, и крепко берегли свои табуны.
Сергей Иванович приказал добровольческим крестьянским дружинам охранять самые дальние поля и луга, тщательно обыскивать лощины и, если будет обнаружен след Сторожева, взять его живым или мертвым.
Петр Иванович бросил поиски, забился в дальние кусты, стал осторожен, спал урывками, просыпался от всякого шороха, от крика ночной птицы.
Как-то в жаркий полдень, когда дали струились, колыхаясь, словно на волнах, Петр Иванович проснулся. Перед ним сидела толстая лягушка, уставив на него глупые глаза. Он вздрогнул, спина покрылась потом, колени онемели. Лягушка, встревоженная пробуждением человека, исчезла в траве. А Сторожев долго не мог прийти в себя, руки тряслись, глаза блуждали, мысли перескакивали с одного на другое, болела голова, и шумело в ушах.
В эту ночь он увидел сон.
…Разгоряченный работой, он в безмерной жажде подошел к ручью, который бурно бил из-под кочки. Но когда он нагнулся, чтобы припасть воспаленными губами к воде, на него оттуда глядела широко открытыми глазами лягушка. Было противно и тошно пить, но грудь и горло ломила сухота. Внезапно со дна поднялась муть, грязная пена клубилась и росла, яростно хлестала, обволакивала Сторожева. Он пытался бежать, но ноги его вязли в густой липкой грязи, и все гуще становились клубы мути, обволакивали его, захлестывали и переливались через голову. Потом появились лягушки, лапами они задевали по лицу, и не мог он прогнать их, потому что и руки его были погружены в смрадное месиво. И не могли закрыться глаза, чтобы не видеть бездушных тяжелых взглядов лягушек. Потом он увидел сияющего улыбкой Митьку, тот стоял, показывая ручонкой на отца, и что-то торопливо говорил толпящимся вокруг него людям. А те, не двигаясь, с любопытством глядели, как гибнет он, захлебываясь в удушливых парах…