Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Тайное свидание. Вошедшие в ковчег
Шрифт:
Глядя на девочку, так стремительно превращающуюся чуть ли не в грудного ребенка, я поддался иллюзии, что время идет вспять. Единственное, что осталось неизменным — выражение глаз. Если кто-нибудь будет увлечен девочкой, то, несомненно, благодаря ее глазам, устремленным вдаль и не видящим, что делается у нее под ногами.
Как быть с халатом? Я думаю, он поможет мне пробраться сквозь толпы людей, но не станет ли он слишком явной приметой для преследователей? Пусть все решится на празднике, а пока я его не брошу. Даже если
Жаль, пришлось оставить там, в заброшенной комнате, портфель со всем необходимым для торговых сделок. В нем тридцать каталогов туфель для прыжков, пятнадцать бланков-заказов и столько же талонов на получение памятных подарков — в общем, не такая уж ценность. Но портфель итальянской кожи жалко — купить новый мне не по карману. Ничего не поделаешь. Сам теперь не пойму, что вынудило меня пойти на такой расход.
Что ж — в путь. Маршрут 8, 4, 8, 4, 3, 3, 2. Этот шифр поможет мне запомнить повороты, чтобы добраться до музея.
— Я видела сон, будто протухло мыло.
— Мыло не тухнет.
— Почему?
— Мыло, которое может протухнуть, — не мыло.
Наверно, лучше взять тетрадь с собой, чем только из-за нее снова приходить в клинику; надо попытаться вынести ее отсюда. В ней появится необходимость, когда я буду приперт к стенке, и, оказавшись у меня под рукой, она сослужит мне хорошую службу. Засуну-ка ее между пружинами и подкладкой сиденья кресла-каталки. Ремонтировать его не надо, так что туда пока никто не заглянет.
Когда я, обхватив коляску с девочкой, вылез через щель в искусственном утесе, площадь перед музеем уже была забита машинами, владельцы которых приехали посмотреть на праздник. Почти не скрываясь, мы дошли до каменной лестницы.
— Музей. Смотрите, на крыше шест для флага.
— Это антенна.
— Нет, шест.
— Возможно, он служит и тем и другим.
Вдруг у одной из машин кто-то сказал:
— Разве бывает флагшток, на котором бы в праздник не развевался флаг.
Этот голос, как моментально схватывающий клей, прилепил к земле мои туфли и колеса кресла-каталки. Боевой дух покинул меня, словно улетучившись сквозь выбитое дно бочонка. Нет, не может быть, подумал я и робко обернулся. О, как я жаждал обознаться! Увы, надежда моя не оправдалась. Это была секретарша заместителя директора. С набитой бумажной сумкой в руке, она стояла, натянуто улыбаясь. В бежевой кофте и юбке цвета какао (клыки, готовые разорвать меня, спрятаны), она выглядела неплохо.
— Похоже, вам все было известно.
— С каждым разом вы становитесь все догадливей.
— На карту поставлена жизнь.
— Я и стараюсь облегчить вашу задачу. Вам нужно… вот это?..
Секретарша глянула на меня исподлобья, прикусив нижнюю губу, и отвернула угол газеты,
— Бедняжка.
— Если не нужно, можете выбросить. Я разбила стекло шкафа в музее, украла и принесла вам…
Секретарша подобрала валявшуюся под ногами ветку, брезгливо поддела ею багровую ткань и стала размахивать ею, как флагом. Лоскут напоминал багровый трупик раздавленной на шоссе кошки.
— Это и есть мама, заболевшая извержением ваты?
— Совсем как кусок старого фетра, бедняжка. И еще чем-то обрызгали от насекомых — без противогаза в руки не взять.
Вдруг девочка со сдавленным криком вцепилась в багровую тряпку. И заплакала в голос. Опешив, секретарша попятилась, а я даже ощутил укол ревности — какое глубокое чувство у девочки.
— Это она от радости…
— Я бы и сам не отказался от такой любви.
С помощью секретарши — она делала это без особого энтузиазма — мы развернули одеяло и накрыли им девочку. Мятая багровая тряпка никак не вязалась с функциональной красотой кресла. Девочка обеими руками впилась в одеяло и, откинув голову, сказала в нос:
— Пахнет очень неприятно, что ж, ничего не поделаешь.
Я обессилел. Усевшись на каменную ступеньку, я выпил с секретаршей банку тепловатой кока-колы. Девочке, поглощенной одеялом, было не до питья. Секретарша, выставив голую ногу, прижала ее к моей.
— У нас прямо пикник.
Небо черное, как от внутреннего кровоизлияния, вот-вот пойдет дождь. Когда я бросил в траву пустую банку от кока-колы, раздался вопль какой-то женщины. И тут же откликнулась секретарша:
— Отстань.
Да, начало не ободряющее. Если так точно предугаданы все мои действия, на успех мне рассчитывать нечего. Придется поворачивать обратно — другого выхода нет.
Мы пересекли площадь перед музеем и стали спускаться по асфальтированной дороге, огибавшей парк, но тут путь нам преградила целая колонна передвижных платформ, распространявших запах ацетилена. Мы решили пройти парком. Там по-прежнему было тихо. Время от времени в небо взмывали столбы белого дыма и слышался треск фейерверков.
— По-моему, девочка выглядит сейчас так же, как до поступления в клинику.
— Думаете, не хуже?
— Весь вопрос в том, как долго смогут кости выдерживать давление внутренних органов.
— Что вы имеете в виду?
— Какую, по-вашему, форму примет зонт, если спицы вдруг начнут таять? Нечто подобное происходит и с девочкой.
На площади у фонтана счастливые на вид музыканты, не желая больше репетировать, танцевали рок, похожий на танец бон в день поминовения усопших. Открыто было лишь несколько ларьков, где торговали золотыми рыбками и кустарными поделками. На скамейке сидели рядышком медсестра в бикини (и почему-то в форменной шапочке) — у нее были непомерно толстые ляжки — и одноногий мальчик с черной облезлой собачонкой; они неотрывно смотрели на брызги, срывавшиеся с упругих струй фонтана.