Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность
Шрифт:
— Выпорол бы ты сына, перестал бы кочевряжиться, — говорила в таких случаях мать, но Никита Петрович ни разу не поднял руки на детей.
Льву он выписывал «Задушевное слово», «Мир приключений», «Вокруг света». Мальчик пожирал бесконечное количество приключенческих книг. Читал он их запоем, забывая об обеде, играх, читал ночью, лежа в постели, — отец и это ему разрешал.
Приключенческие романы скоро надоели Льву. Однажды он забрался в книжный шкаф отца, нашел роман Арцыбашева «Санин» и еще пару таких же книжонок. Проглотив их, Лев как-то по-особенному стал присматриваться к девочкам;
В двенадцать лет Лев читал «Русское слово» и эсеровские брошюрки, уцелевшие от прошлых лет. Их он любил, пожалуй, больше, чем романы. К этому же времени он полюбил книги о войне. Романы Брешко-Брешковского, полные квасного патриотизма, Лев читал не отрываясь. Но скоро он остыл к ним. Никита Петрович высмеял Брешко-Брешковского и ему подобных литераторов того времени.
Отец и сын часто уходили на рыбалку и вели долгие разговоры о всякой всячине. Эти разговоры сближали их, как ничто другое. Они стали товарищами, разница лет ими почти не ощущалась. Отец видел в Льве необыкновенного ребенка с огромным будущим и вел себя с ним, как со взрослым; отец казался сыну пределом человеческой смелости и ума. Никита Петрович без конца мог говорить о великих людях, знал их биографии, преклонялся перед Наполеоном, Кропоткиным и Аттилой. Он говорил сыну:
— Каждый человек, Лева, — я говорю, конечно, о сознательных людях, а не о наших мужиках, — живет надеждой на то, что он будет лучше всех и выше всех, то есть среди малых — быть большим, среди больших — недосягаемым, во взводе — взводным, в полку — полковником. Лишь стремление быть сверхчеловеком двигало и двигает науку, искусство, торговлю… Иначе бы мир зарос травой.
Впрочем, все эти рассуждения Никита Петрович кончал одним и тем же.
— Справедливость и свобода, — говорил он, — восторжествуют. — И это считал основой своих убеждений.
Как они восторжествуют и при помощи каких средств человечество овладеет ими — Никита Петрович представлял себе чрезвычайно туманно. С одной стороны, он как будто бы стоял за немедленное восстание, с другой — мысль о крови, о человеческих жертвах, о слезах сирот ужасала его, и он начинал путаться, проповедовать «всеобщую бескровную стачку» и прочие отвлеченные идеи, понять которые Лев не мог.
Может быть, со временем Лев и проникся бы верой, которой жил Никита Петрович, верой во что-то неопределенное, светлое и большое. Но трагедия Льва состояла в том, что отец, начав учить сына, не доучил его; оплевав все идеалы и опустошив душу мальчика, не наполнил ее новыми идеалами; обнажая грязь и мерзость, накопленные человечеством за много веков, не знал сам и не мог научить Льва, как очистить от них мир. В припадке откровенности Никита Петрович не раз говорил сыну:
— Мир устроен так: либо ты растопчешь других, либо растопчут тебя.
Из этих слов отца Лев понял, что он сам — центр своей жизни, и высшее благо в ней — то, что он существует
Надо указать еще на одно обстоятельство: уже к десяти годам в характере Льва начали проступать некоторые черты бабушки его, Катерины Павловны. Он не терпел, когда Игнашка, сын школьного сторожа, возражал ему. Лев командовал и распоряжался им, а иногда и бил непокорного мальчишку.
Он стал до необычайности жестоким с теми, кто задевал или обижал его, и злобно мстительным. Сверстники боялись бешеных вспышек его гнева; они беспрекословно подчинялись ему, зная, что Лев не забывает обид и мстит жестоко. Однажды Лев забрался в сад к полуслепой старухе Дарье и попался. Старуха пожаловалась Никите Петровичу. Лев хотя и не был наказан отцом за воровство, все же решил Дарье отомстить.
В ее огороде росли огромные тыквы. Они уже пожелтели, листья на стеблях завяли, и Дарья несколько раз на дню приходила полюбоваться ими: зимой она кормилась картошкой и тыквенной кашей.
Спустя несколько дней после неудачного набега на сад Лев и его друзья, которых он держал в строжайшем повиновении, забрались вечером в огород старухи и изрубили тыквы на мелкие кусочки. На другой день рано утром Лев видел, как Дарья пошла в огород, опустилась на землю и тихонько заскулила.
— Ага, — шепнул удовлетворенный Лев, — так тебе и надо. Не жалуйся!
Никита Петрович, вероятно, не замечал странностей в характере Льва, его жестокости к людям и животным, его уменья высмеять все и вся, бурных переходов от веселья к гневу, от упрямства к раскаянию.
Надо думать, что, если бы Никита Петрович и знал обо всем этом, он не стал бы исправлять сына. Поставив себе задачу сделать из него необыкновенного человека, он видел во всех его проделках задатки сильной воли и больших страстей. Втайне он даже гордился бесчинствами Льва.
Крестьяне ненавидели Льва за его разбойные выходки, за его надменную речь и циничные насмешки над ними; Лев ведь часто слышал от отца, что «мужик — это навоз истории».
В самый разгар войны умерла сестра Льва. Следом за дочерью ушла в могилу и жена Никиты Петровича.
Никита Петрович чуть не помешался от горя. Он ходил на могилы, подолгу лежал на них и плакал. Плакал он и дома, тихонько от Льва, забившись в сарай или бродя по полям. Он перестал следить за собой, ел с отвращением, страшно похудел, согнулся…
Лев до боли жалел отца. Однако чувство неловкости удерживало Льва от того, чтобы попытаться утешить его, обнять, приласкать, а Никита Петрович, быть может, страстно этого хотел.
Лев стал еще неприятнее в отношениях с окружающими, еще холоднее при расправах с врагами. Он словно мстил за отца.
К этому времени относится случай с поповичем Сенькой, который был вожаком половины сельских ребят. Лев стремился к полной власти, но силой с Сенькой ничего нельзя было сделать. Вдруг Лев объявил ему мир, и потасовки между двумя армиями прекратились.
Лев подружился с Сенькой, проводил с ним целые дни, читал ему Майна Рида, показывал похабные картинки, которые разыскал в письменном столе отца, вместе с ним лазил в чужие сады, — словом, всячески угождал краснорожему и неуклюжему поповичу.