Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
Шрифт:
Достопочтеннейшая Матрена Федоровна, или, как все ее звали, Чубиха, под великим секретом сообщила мне, что ее супруг, то есть Остап Чуб, «всякие хфантазии» обожает до бесконечности и способен «нагородить горы Араратские» про себя и про свое семейство, поэтому, мол, не каждому его слову верить надобно… Короче говоря, Остап Чуб, выражаясь более вульгарно, любил прихвастнуть при случае и сочинить басню, не моргнув глазом и не поведя бровью, что, к слову сказать, я выяснил
— Вы звидкиля? — таким вопросом встретил меня Остап Чуб, причем тон его был, прямо скажу, далеко не любезный.
— Из Москвы.
— Эге ж! — Чуб подкрутил сивый ус, росший вниз по-казацки, и посмотрел на меня неприязненно. — Вы к нам чи по делам, чи по керивництву?
— По делам.
— Эге ж. Якое ж ваше занятие?
— Я писатель.
— Эге же. Якое же ваше призвище?
Я сказал.
— Не слыхав. А что ж вы написали?
— Пять романов.
— Не читав. А для кино писав?
— Писал.
— Что сь?
Я назвал сценарии, по которым были поставлены фильмы.
— Не видав, — сказал Чуб.
Воцарилось молчание. Я чувствовал себя уязвленным: признаться, о своей популярности я был несколько лучшего мнения.
Чуб снова подкрутил ус и, хитро подмигнув мне, сказал:
— А того кулака в первом своем романе вы написали здорово. Здорово, не сойти мне с этого места!
Я воззрился на Чуба остолбенелыми глазами, но, вспомнив рекомендацию, данную его супругой, понял, что этот сивоусый верзила решил меня разыграть.
— Теперь позвольте спросить вас, товарищ Чуб, вы с каждым новым человеком знакомитесь эдаким манером?
Чуб опять подмигнул мне:
— Случается, но редко.
— Почему же так случилось именно со мной?
— А я подумал, не из той ли вы комиссии, которая была у меня утром.
— Из какой, черт побери, комиссии?
— Из руководящей.
— Не понимаю! — раздраженно вырвалось у меня.
— А что ж тут не понимать? Вчера были три комиссии, позавчера — пять и сегодня — две. — Чуб вздохнул. — И все по руководству. А отдельных руководителей наезжает каждый день бессчетно. — Подумал и добавил: — Двадцать восемь человек за день. Это уж как пить дать.
Памятуя о словах Чубихи, я осторожно сказал:
— Давайте скинем две трети — и будет как раз…
— Что скинем?
— Число комиссий и ответственных людей, беспокоящих вас…
Чуб подозрительно взглянул на меня:
— Уж не разговаривали ли вы с моей старухой?
— Было такое дело, — признался я.
Чуб почесал голый затылок.
— Пожалуй, скинем.
Я рассмеялся. Чуб рассвирепел:
— Вы думаете, что и этого мало? Мне работать надо, а тут приезжают разные в машинах, то им скажи, то покажи, то докажи… Вот я и подумал, что и вы из них.
— Вообще-то говоря, вы правы. Но мне тоже надо кое-что показать, рассказать и доказать. Такое уж мое дело.
— Эге ж, — согласился Чуб, принимаясь обрабатывать ладонями голову величиной в добрый арбуз. — Так вы ж писатель. Вам какую небылицу ни преподнеси, вы всему поверите, потому что сами были-небылицы сочиняете. А комиссиям хфакты подавай, их басней не угостишь.
— Тогда плохо ваше дело, — тут же нашелся я. — Мне нужны факты и были-небылицы. Не погнушаюсь я и баснями, если они того стоят, потому что у каждой басни есть мораль.
Сидели мы с Чубом под парусиновым навесом на скамейках, отполированных несчетным количеством людей, протиравших здесь свои штаны в течение четырех лет. Слабый ветерок приносил из степи запахи пшеницы, созревшей под лучами полыхающего солнца: оно начало жарить во всю силу с рассвета, а в голубом, до боли в глазах ярко-синем небе не было приметно ни одного облачка. Далеко на востоке в растекающемся мареве жаркого дня едва виднелись голубоватые вершины Ала-Тау с темными провалами ущелий. Прохлада, набегая оттуда, смягчала зной и обсушивала пот, выступивший на наших лицах.
— Ну и жара, — нарушил я молчание.
— Жара! — подхватил Чуб с сердитым выражением в глазах. — Настоящую жару вы, видно, знать не знаете.
— С меня достаточно и этой, — устало возразил я, обмахиваясь кепкой.
— Вам-то ничего! Сидите себе и кепочкой помахиваете. — Чуб насупился. — А каково тем, кто работает в степи?
Было ясно, что Чуб сердится на меня за то, что я вел переговоры с Чубихой и не только выяснил кое-какие слабые стороны его характера, но и, не мудрствуя лукаво, сразу же поставил точки над «и», уличив в неиссякаемой склонности к горам Араратским.
— Вы, видно, сейчас не в духе, — без околичностей начал я. — Но как ни верти, разговаривать со мной придется. Вы человек занятой, но и я не болтаться по степи приехал. Когда и где мы встретимся?
— А почему вам вздумалось, будто мне так уж интересно разговаривать с вами? — Чуб гневно покусывал усы и сопел. Нос у него был из тех, мимо которых не пройдешь запросто: эдакая могучая картофелина, выщербленная там и здесь, с пучками рыжих волос солидного размера и густоты, росших из огромных ноздрей. Сопение поэтому было трубное, и уж по одному этому признаку можно было в точности установить, в каком расположении духа пребывает обладатель столь почтенного украшения, занимавшего немалую часть на почерневшей от загара физиономии моего собеседника.