Собрание сочинений в 8 томах. Том 3. Судебные речи
Шрифт:
3) принадлежность Горшкова к скопческой секте является «духовной», что не карается законом;
4) неупотребление мяса и замкнутый образ жизни не обязательно свидетельствуют о принадлежности к скопчеству.
Защитник пришел к выводу, что человек, не принадлежащий к скопческой секте, никогда не принесет в жертву своего собственного сына, а если он и принадлежит к секте, то это еще не значит, что он участвовал в оскоплении.
Решением присяжных заседателей подсудимый был признан невиновным («Судебный вестник» 1873 г. № 131, 132, 134, 135).
Стр. 151Речь идет о восьмитомной «Истории министерства внутренних дел», написанной бывшим управляющим канцелярии Рижского генерал-губернаторства Н В. Варадиновым, содействовавшим
Стр. 158 Дело об убийстве Филиппа Штрама слушалось Петербургским окружным судом 23 октября 1871 г.
Александр-Филипп Штрам (23 года), его мать Елизавета Штрам и Эмануил Васильевич Скрыжаков (21 год) обвинялись в том, что по совместной договоренности убили Филиппа Штрама с целью завладения его имуществом. 8 августа 1871 г. Александр Штрам в присутствии своей матери Елизаветы Штрам привел этот общий умысел в исполнение, а после совершения убийства все трое скрывали следы преступления и пытались сбыть добытые преступлением ценные бумаги («С.-Петербургские ведомости» 1871 г. № 291).
Совершенное преступление предусматривалось ст. ст. 13, 1451 и п. 4 ст. 1453 Уложения о наказаниях, определяющими соответственно понятие соучастия в преступлении, наказание за убийство близких родственников и за совершение убийства в целях ограбления убитого, получения наследства или завладения какой-либо собственностью.
Председательствовал на заседании председатель окружного суда Н. Б. Якоби, обвинял А. Ф. Кони, защищали Е. А. Бор-щов, Поццо и С. В. Евреинов.
Присяжные заседатели признали всех троих виновными в соучастии в убийстве, указав, что Елизавета Штрам заслуживает снисхождения.
В заключительном слове о мере наказания для подсудимых А. Ф. Кони заявил, что Александру Штраму необходимо смягчить наказание ввиду того, что присяжные признали правдивыми его первоначальные показания.
Окружной суд приговорил: лишить подсудимых Штрама и Скрыжакова всех прав состояния и сослать: Александра Штрама в каторжные работы на пятнадцать лет в рудниках; Эмануила Скрыжакова — на работу в крепостях на девять лет. Елизавета Штрам осуждалась к 5-летней работе на заводах и к поселению в Сибири навсегда («С.-Петербургские ведомости» 1871 г. № 291-296).
Стр. 174 Дело по обвинению адъютанта начальника третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии ротмистра Александра Мясникова , его брата почетного смотрителя Вознесенского училища Ивана Мясникова и петербургского мещанина Амфилогия Караганова после длительного расследования слушалось во втором отделении Петербургского окружного суда с 17 до 23 февраля 1872 г.
Председательствовал на заседании В. А. Кейкуатов, обвинял А. Ф. Кони, защищали: А. Мясникова — К. К. Арсеньев, И. Мясникова — В. Н. Языков, А. Караганова — Н. Ф. Депп; поверенными гражданских истцов были А. В. Лохвицкий, А, П. Остряков.
В суд было вызвано 114 свидетелей, один из которых скончался во время суда по неустановленной причине.
23 февраля 1872 г. присяжные вынесли всем подсудимым оправдательный приговор.
В своих воспоминаниях А. Ф. Кони неоднократно обращался к этому делу. Он указывал на очень большой срок, который прошел со дня совершения преступления — 24 сентября 1858 г. — до дня рассмотрения его в суде. К моменту вынесения приговора многие свидетели умерли, а один из обвиняемых, Караганов, был тяжело болен.
Обстоятельства дела таковы. 12 сентября 1859 г. дальний родственник умершего купца К. Беляева И. Мартьянов обратился к петербургскому военному губернатору с жалобой на Мясникова, обвиняя его в подделке завещания.
Через
Мясниковы не признали себя виновными. Караганов же заявил, что он, по просьбе Александра Мясникова, на чистом листе бумаги «учинил» подпись от имени Козьмы Беляева, но самого текста завещания не писал.
Экспертиза установила, что подпись завещания подделана.
В дальнейшем А. Ф. Кони вспоминал: «Присяжные заседатели совещались пять часов (Кони, по всей вероятности, ошибся; газеты утверждали, что присяжные совещались всего 30 минут) и среди всеобщего напряженного внимания вынесли решение о том, что завещание не подложно, и тем самым произнесли оправдательный приговор относительно подсудимых. Приговор этот был понятен. Если с ним трудно было согласиться с точки зрения тяжести и доказательности улик, собранных по делу, совокупность которых должна бы привести присяжных к обвинительному ответу, согласному с логикой фактов, то, с другой стороны, с точки зрения житейской, решение присяжных было легко объяснимо. Пред ними были люди, выстрадавшие четырнадцать лет мучительного состояния под подозрением; один из них лежал пред ними бессильный н разрушенный физически, другой — Караганов — стоял полуразрушенный духовно, собирая последние силы своего мерцающего ума на защиту своих бывших хозяев. Если из дела выяснилось, что путем подложного завещания Мясниковы завладели имуществом Беляевой, то, с другой стороны, было с несомненностью ясно, что все это имущество было Беляевым приобретено от Мясниковых, благодаря участию его в их делах. Присяжным было видно, что Беляев с преданностью верного слуги любил сыновей своего старого хозяина, как родных детей, и что вместе с тем он думал, как видно было из клочков бумаги, на которых он пробовал написать проект завещания, об обеспечении своей жены, но не выразил этого окончательно, вероятно, лишь по свойственному многим боязливому отвращению к составлению завещания. Затем, в деле не было действительно пострадавшего от преступленияи ввергнутого в нищету или тяжелое материальное положение, так как та спутница жизни Беляева, которой он несомненно собирался оставить часть своего имущества, признавала себя совершенно удовлетворенной и обеспеченной сделкой с Мясниковыми…
…Не избежала нападений, по этому делу, — продолжал А. Ф. Кони, — и адвокатура. Против К. К. Арсеньева было воздвинуто целое словесное и печатное гонение за то, как смел он выступить защитником одного из Мясниковых. Были забыты его научные и литературные заслуги, благородство его судебных приемов и то этическое направление в адвокатуре, которого он, вместе с В. Д. Спасовичем, был видным представителем… Быть может, в этих завистливых нападках лежала одна из причин того, что вскоре русская адвокатура утратила в своих рядах такого безупречного и чистого, как кристалл, деятеля» («Приемы и задачи прокуратуры», см. т. 4 наст. Собрания сочинений).
Необыкновенно трудной была роль прокурора, которую «С.-Петербургские ведомости» назвали «адской». Суворин в этой же газете, называя речь А. Ф. Кони «блестящей», писал:
«Я слышал его обвинительную речь и никогда, ни после одной речи, не выходил я из заседания суда с таким удовлетворенным чувством, с таким уважением к представителю судебной власти, как после речи Кони. Я считаю ее образцовою и по форме и по содержанию… Превосходный критический разбор преступления, темного, запутанного, все нити которого порваны временем» («Недельные очерки и картинки», «С.-Петербургские ведомости» 1872 г. № 57).