Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. Проза

Высоцкий Владимир Семенович

‹***› Васечек, как тут обсчитывают! Точность обсчета невообразимая. Попросишь пересчитать три раза – все равно на счетах до копеечки та же неимоверная сумма. И ты, восхищенный искусством и мастерством, с уважением отходишь. Вымогать деньги здесь, вероятно, учат в высших учебных заведениях. Наверное, существуют профессора и кафедры, потому что все торговцы – фруктами, газировкой, бюстгальтерами и так далее – очень молодые и интеллигентные на вид лица. Так и думаешь: этот – кончил экономический, этот – химический, а этот – просто сука. Больше ничего плохого грузины нам не делают, правда, принимают прекрасно, и вообще народ добрый и веселый.

‹***›

Я плюнул на дурацкую щепетильность и, чтобы иметь возможность спокойно работать в театре и там уже что-то создавать, написал песни к трем фильмам, в двух из них сам снимаюсь: «Я родом из детства» – в Минске, скоро он выйдет, «Саша-Сашенька» – комедь, тоже

в Минске, пока только идут съемки, и «Последний жулик» – комедь, в Риге, там играет Губенко. Это, правда, не «Тот, кто раньше с нею был», но и не гимны и дифирамбы – везде есть своя, высоцкая, червоточина, которую ты любишь, и в которой весь смысл и смак. А потом – за это платят, не очень-очень, но можно не заботиться о том, что нечего жрать, не метаться по телестудиям и так далее.

‹***› Целую тебя, Васечек, пиши.

12 августа 1966 года, Кабардино-Балкария, Иткол – Москва, Л. Абрамовой

Дорогая моя, любимая Люсечка! Наступил такой момент, когда испытываю я необузданное желание с тобой поговорить, хотя бы в письме. А по Артуровской философии – отказывать себе в желаниях нельзя, чего я и не делаю. Сейчас я тебе все как на духу, начиная с нашего с тобой расставания, трогательного, но не сентиментального. Итак!

Автобус тронулся, я начал выяснять, сколько ехать до аэропорта: один сказал 45, другой 55, а третий – час. Заволновался, но приехал вовремя, обпился водой, а потом через час ступил на одесскую землю. Вздохнул спокойно: ни тебе грузин, ни абхазцев, никого, даже машины с киностудии. Я, как человек необидчивый и богатый, сел в такси, приехал на киностудию. Там обо мне и знать не знают, кто, говорят, такой? Откуда? Зачем? Потом разобрались, извинились, сделали фото, послушали песни, заказали песни, рассказали про сценарий и повезли в гостиницу. Номеров нет. В ресторане говорят: русских не кормим. Лег спать голодным в номере у режиссеров. Режиссеры молодые, из ВГИКа, неопытные режиссеры, но приятные ребята, фамилии режиссеров: Дуров и Говорухин. Фильм про альпинистов, плохой сценарий, но можно ‹написать› много песен, сейчас стараюсь что-то вымучить, пока не получается, набираю пары. В конце письма напишу тебе песенную заготовку. Ты, лапа, умная, ты посоветуешь, ты научишь, ты подскажешь. Артистов нас 6 человек, есть среди нас Фадеев и Лужина, остальные – я, а других ты не знаешь.

А на следующий день (это еще пока в Одессе) дали мне почитать еще один сценарий, режиссер женщина, Кира Муратова, хороший режиссер, хороший сценарий, хорошая роль, главная и опять в бороде (фотография оттуда), сделали кинопробу, дали за нее денег. Посмотрели: хорошо я сыграл, хорошо выглядел, хорошо говорили (ударение следует делать на слове хорошо). Но это вряд ли выйдет по срокам, а жаль. Можно было отказаться от альпиниста, но жалко песен и места съемок. Здесь, лапа, прекрасно… Но об этом потом. Сели мы в самолет. Прилетели в Краснодар, а оттуда в Минводы на такси, а еще оттуда – в горы, на Кавказ, в ущелье Боксан, под Эльбрус (я пропустил ночь мытарств в аэропорту, в Краснодаре пропустил мат в сторону злой и гнусной дирекции нашей, пропустил свою работу в качестве администратора, как я доставал места в аэропортовской гостинице, а потом такси до МинВод – это 500 километров). Бог с ними со всеми. Сейчас я сижу в гостинице «Иткол» – модерн в горах, куча неофашистов и нерусских людей других национальностей, местные аборигены – кабардино-балкарцы (кстати, в Кабардино-Болгарии, действительно, есть лошади и ишаки, не знаю, как в Кабардино-Румынии, а здесь есть). Балкарцы – народ злой и коварный, их во время войны выселяли, а потом вернули, вот они и затаили. Сижу я, пишу, а отовсюду музыка, внизу в холле местные массовики наяривают на аккордеоне и рояле какую-то жуть, кажется, арабское танго, а из соседнего номера подвыпившие туристы поют какие-то свои песни, Окуджаву и Высоцкого, который здесь очень в моде, его даже крутят по радио. Это меня пугает, потому что, если докатилось до глухомани, значит, дело пошло на спад. Правда, здесь много москвичей и ленинградцев, здесь даже Арий Михайлович. Живет в номере с тремя мужчинами. Красив и загадочен, у него куча твоих портретов, я только повздыхал, но он мне ничего не предложил. Вчера, правда, после настоятельных просьб его, я устроил у него вечер самодеятельной песни. Были какие-то студенты, еще кто-то, еще кто-то и даже один жюль-верновский персонаж с бородкой капитана Немо. Арий был в восторге, он, по-моему, обалдел, просил повторить. Особенно понравилось про космических негодяев.

Здесь очень красиво, нас кормят по талончикам пресно и однообразно, но мы проходим акклиматизацию, лазим по скалам. Если бы ты, лапа, увидела, по какой я сегодня прошел отвесной и гладкой стене, ты бы, наверное, про меня хорошо подумала. Это все очень интересно, особенно если удается пролезть. Рядом горы, в снегу, погода меняется непрерывно, рядом шумит река (в ней недавно

трое утонули, хотели искупаться, а там скорость бешеная, и камни летят громадные, так они, сердешные, и сгинули). У нас несколько инструкторов, удивительных людей. Они бывали на сложных восхождениях, один из них даже падал, летел метров 120 со скал. Все они люди очень любопытные и не похожие на всех нас, которые внизу. Здесь кругом могилы погибших альпинистов, но рассказы о гибели суровы и спокойны, вероятно, оттого, что рассказчики сами бывали в таких же положениях, с ними могло бы быть то же. Ведь на людей воевавших рассказы о героизме производят гораздо меньшее впечатление, чем на остальных. Я раньше думал, как, наверное, почти все, кто здесь не бывал: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Теперь для меня это глупый каламбур, не больше. Пойдет он в гору, умный, и по самому трудному маршруту пойдет… И большинство альпинистов – люди умные, в основном интеллигенция.

А мыслей в связи с этим новым, чего я совсем не знал и даже не подозревал, очень много. Вероятно, в отличие от Епифана, не могу писать о том, что знаю, слишком уж много навалилось, нужно или не знать, или знать так, чтобы это стало обыденным, само собой разумеющимся, а это трудно. Я и английскую речь имитирую оттого, что не знаю языка, а французскую, например, не могу. Вот! Это меня удручает. Впрочем, все равно попробую, может, что и получится – займем у альпинистов, у них куча дурацких, но лирических песен, переработаю и спою. Еще одна интересная штука: здесь много немцев, которые воевали здесь же в дивизии «Эдельвейс». Не могут, тянет сюда, ездят каждый год, делают восхождения на Эльбрус с нашими инструкторами, с которыми, может быть, воевали. Интересно?! Съемки начнем с меня, дня через три. Пока еще не оборудовали лагерь. На съемочную площадку будем подыматься на вертолете, а завтра идем на ледник с ночевкой – привыкать! Все! Больше про себя не буду. Приеду, расскажу много.

Люсик! Лапа! Солнышко! Ты мне обязательно напиши. Хоть здесь и интересно, но я по тебе скучаю очень, а по детишкам – аж прямо жуть. Как они там, что ты делаешь, как твои съемки? Мне, может быть, удастся выбраться в середине августа, а может, нет. Постараюсь! Здесь, в смысле отдыха, неплохо. Так что приятное – с полезным. А приятное – впереди, если все будет нормально и мне выхлопочут ставку, получу я много средств для приобретения автомобиля «Москвич» или «Фиат», а если ставку не дадут, то для приобретения «Запорожца» или мотоцикла. Здесь, лапа, будут платить 30 % высокогорных. Стало быть, мы как на переднем крае или в Сибири.

Скоро напишу еще. А вот комедийная песня, вернее заготовка:

Для чего, скажите, нужно лазить в горы вам?А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…Улыбнулась ты и взяла с собой.И с тех пор ты стала близкая и ласковая,Альпинистка моя, скалолазка моя!В первый раз меня из трещины вытаскивая,Ты бранила меня, скалолазка моя.А потом за эти проклятые трещины,Когда ужин твой я нахваливал,Получил я две короткие затрещины,Но не обиделся, а приговаривал:«До чего ты стала близкая и ласковая,Альпинистка моя, скалолазка моя!» и т. д.

Это я буду петь Лужиной, к которой буду приставать (по фильму, конечно). А так я тебя очень люблю и дурных мыслей не имею. Все.

Целую тебя, жду ответа, целуй детей и опиши про все.

Володя.

‹15› августа 1966 года, Кабардино-Балкария, Иткол – Москва, Л. Абрамовой

Дорогая моя Люсечка! Получил сегодня сразу 2 твоих письма. Одно короткое и приличное, а другое длинное и, вначале, тоже пристойное и даже с юмором, а во второй своей части, в той, что на обрывке, – просто поток желчи и сарказма, а также масса несправедливых упреков, обвинений и напоминаний! Ты зачем это, а? Лапа?

Почему ты решила, что я собираюсь опаздывать на сбор труппы, подводить Любимова и т. д.? А потом – ехидство твое, относительно моего накопительства, похоже на Аллу Борисовну. Если бы я мог прислать средства сразу, то тебе не пришлось ‹бы› 2 раза напоминать. Но здесь ни у кого ничего пока нет, потому что только что приехал директор, а кормят здесь бесплатно, в счет суточных. Договор я пока не подписал, жду ставку. И т. д. и т. п. Ну, это неинтересно. Деньги я передал, ты их, наверное, получила. Если мало – прости, больше нет, но скоро, наверное, все встанет на место.