Собрание сочинений в десяти томах. Том 9
Шрифт:
Годунов. Большого выкупа не выручит, государь, – на Неметчине нынче голодно, рыцарь дешев.
Иван(сходит с трона). Афанасий, сходи попроси княгиню, – жажду, милости прошу – поднесла бы мне меду своими руками.
Вяземский быстро уходит в свой шатер.
(Подходит к Шуйскому.) Не думай, что я глух. Как имя тому, кто язык себе откусил?
Шуйский. Обезумел я, государь, как он тебя, святыню, бранить стал поносными словами…
Иван. Имя скажи.
Шуйский.
Годунов. Дело тайное и страшное, государь… Шуйский всех выдал… [243]
Иван. Подожди. Не огорчай меня.
Из шатра выходит А н н а с подносом и чашей. Иван стремительно оборачивается к ней.
Анна. Милости прошу, государь Иван Васильевич, испей во здравие…
243
Дело тайное и страшное, государь. Шуйский всех выдал… – Речь идет о московском заговоре, в котором участвовала московская нетитулованная знать и высшая приказная бюрократия. В июле 1570 года было казнено около 120 человек. Шуйский в доносе не участвовал.
Иван подходит к ней, опустившей глаза, берет чашу, жадно выпивает, бросает чашу на землю.
Иван. Спасибо, счастливая… (По обычаю целует Анну в губы три раза и еще раз так, что у нее дрожат руки и колени.)
Картина восьмая
Низкий сводчатый подвал на кирпичных столбах. В глубине – мрак. На переднем плане, на лавке у приземистого стола, сидит Иван, закрыв рукой глаза. Перед ним – свеча в железном светце и много листов с показаниями. С краю стола сидит М а л ю т а и читает вполголоса по листу, относя его далеко от глаз.
Малюта. Боярин Бутурлин, Андрей Андреевич, вооружил дворовых холопов более сотни… Окольничий Нарышкин, Василий Степанович, вооружил дворовых холопов восемьдесят душ, некоторых же – огненным боем… Боярин Салтыков, Александр Петрович, вооружил дворовых холопов два ста душ… Боярин Колычев, Михаил Семенович, брат митрополита московского Филиппа, вооружил дворовых холопов и мужиков деревенских тысячу душ…
Иван. Филипп взят под стражу?
Малюта. Бог над ним смилостивился – митрополит Филипп отошел с миром…
Иван взглядывает на него.
Ночью вчера задушен у себя в келье…
Иван. Зачем ты это сделал?
Малюта. Читать далее, государь?
Иван. Зачем ты это сделал?
Малюта. Не годится тебе брать на себя Филиппову кровь. В Москве Филиппа чтут…
Иван. Читай далее…
Малюта. Князь Дмитрий Петрович Оболенский-Овчина пригнал из своих вотчин пять ста мужиков и вооружил же…
Иван. Всего сколько жаждущих моей погибели?
Малюта. По московскому списку, – князей твоего рода – семеро, князей удельных,
Иван. Щадил? Да, щадил…
В глубине подвала, в темноте, неясно различимые люди проводят кого-то, стонущего тяжко и хрипло. Иван отнимает руку от глаз, вглядывается. Малюта идет в темноту и возвращается с листом.
Малюта. Провели князя Дмитрия Петровича Оболенского-Овчину, пытали в третий раз. (Просматривает список.)
Иван. «Вошел страх в душу мою и трепет в кости мои…» Не ошиблась ли совесть, не помутился ли разум? Доколе еще вырывать плевелы и сучья гнилые рубить? Остаюсь гол, как древо… Господи, молил со смирением и слезами, и яростно истязуя себя, и с пеной во рту молил… Сделай так, чтобы русская земля от края до края лежала, как пшеница, чиста… Хотел я веселиться и плясать, как царь Давид… И – вот сижу в застенке, – кровь на руках и кровь на кафтане заскорузла, и душа уже не хочет оправдания… Бедно видение сие, и горек позор человеческий…
Малюта. Дмитрий Петрович оговаривает князя Ивана Федоровича Мстиславского, что-де о мятеже знал и говорил: императоров-де византийских свергали и ослепляли, а нам-де и бог простит…
Иван. Оболенский врет! С себя вину спихивает… Несбыточно! Оговор!.. Мстиславский чист!.. Не могу я корни рубить! (Хватает у него допросный лист.)
Малюта. Здесь Оболенский и про второй твой корень сказал… Читай ниже… Как его кнутом ударили, оговорил – Ивана Петровича Челяднина… Что-де он всему мятежу был заводчик и вождь…
Иван бросает лист, встает и ходит от стены к стене, засунув руки в карманы черного кафтана.
Ну, да Челяднин – гиена известная… Велишь взять его под стражу?
Иван. Челяднин! Его мать, Аграфена Ивановна, меня на руках вынянчила, оберегала от боярской злобы. Нам по три годочка было, обнявшись, сказки слушали да засыпали на лавке под треск сверчков… Он у трона мой скипетр держит… Богат несчетно… Взыскан у меня более, чем я у бога… Ищет терзать мои внутренности? Гиена! Все, все таковы! Ненавидят, строптивые псы, хозяина своего… Богатины ленивые… Идут от обедни, распустив брады, ладаном да розой помазанные, закатив зрачки – милостыню раздают… И так хотят жить, обнявши богатство свое перстами… И был бы я любезен им, сидя в синклите их, надувшись глупостью да ленью да им кивая… На плаху головы их! Пусть клянут! Грай вороний да лай собачий мне их вопли! (Обернулся в темноту.) Басманов!
Малюта(глядя на лист). Оболенский-Овчина еще и третьего оговорил…
Иван. Кого?
Малюта. Страшно сказать…
Входит Басманов. Иван подтаскивает его к свече.
Иван. Что не глядишь в глаза? Что бледен? Оговора боишься? Бойся – если виноват… Нынче мы этой свечой во все души светим… (Оставил Басманова, сел у стола, закрыл лицо руками и – спокойно.) Ступай на двор к Ивану Петровичу Челяднину… Возьмите его, в чем есть… Привезешь его на седле… Торопись…