Собрание сочинений в десяти томах. Том 9
Шрифт:
Хинин. Очень осторожно.
Рудик. Подход должен быть очень тонкий.
Хинин. Очень тонкий.
Оба скрываются за дверью. Из кухни выходит Григорий Захарович, накрывает на стол в уютном уголке.
Гр. Зах.
Жирный, жирный цыпленок.Вкусный, вкусный цыпленок.С улицы входит Ш а п ш н е в, лицо избитое. Мрачен.
Шапшнев. Двое тут сейчас не
Гр. Зах. Какие двое?
Шапшнев. Один е белой жилетке, другой актер, морда такая изрытая, паршивая.
Гр. 3ах. Когда, вчера?
Шапшнев. Фу, бестолочь, – только что… Ну, ладно, я вернусь.
Гр. 3ах. Выпить надо что-нибудь?
Шапшнев. Разве – рюмку водки. (Идет к стойке.)
Гр. 3ах. Холодная, ледяная.
Шапшнев. А закусить чем?
Гр. 3ах. Вот огурец, чудный, сахарный, прислали из Тифлиса. Язык проглотить…
Шапшнев(выпивает, грызет огурец). Да, все-таки…
Гр. 3ах. Обо что, гражданин, лицо исцарапали?
Шапшнев. О водосточную трубу.
Гр. 3ах. Ай, ай, ай… Эта водосточная труба на какой улице?
Шапшнев. А ну тебя в самом деле. (Ушел.)
Гр. 3ах.(берет телефонную трубку). Пять сорок девять тридцать. Это я говорю, Сусанна. У нас большое несчастье. Гости пришли. Цыпленка табака требуют. А на кухне одна курица и та старая. А что, петух у нас в сарае жив? Возьми петуха, принеси скорее, мы его зарежем.
Входят Люба и Марго, поглощенные разговором. Сойдя в зале продолжают говорить – Марго стоя, Люба садится на стул.
Марго. Что вы, что вы… Я сознаю: эта жизнь – дно, самый мрак, тиски. Соня Огурцова все, что зарабатывает своим телом, проигрывает в карты. И пиво она пьет от этой жизни до того, что в почках у нее громадные камни. Я сколько раз собиралась вырваться. Некуда. Родственники мои живут на Охте. Ну, что же, что родные, – поживешь у них день, поживешь другой, и они начинают стонать. Семен один раз рассердился и оставил мне на голове половину волос. Это разве не тиски жизни? Я ушла. Поступила на поденную работу – землю трясти в Кронверкском парке. И что же, – я скоро устаю, и я скучаю, у меня ноги тонкие, определенно дрожат от физической работы.
Гр. 3ах. Кушать что будете?
Люба. Здравствуйте. Мы хотим что-нибудь поесть. У нас деньги, видите, – мы заплатим. Дайте нам что-нибудь вкусное.
Марго. Сосиски бы с капусткой.
Гр. 3ах. Сосисок нет. Я вам дам цыпленок табака.
Люба. Что это такое?
Гр. 3ах. Берется жирный молодой цыпленок. Животик ему разрезываешь, туда кладешь сухариков и жаришь между двумя сковородками. (Щелкает языком.)
Люба. Только, пожалуйста, поскорее. Побольше хлеба.
Гр. 3ах. Пожалуйте в уютный уголок.
Люба. Сядем рядышком. Я слушаю, Марго.
Они садятся в уютном уголке. Григорий Захарович приносит хлеба и вина.
Марго. Главное мое несчастье, что я необразованная,
Люба. Марго, все в жизни можно поправить… Только нужно захотеть, чтобы было хорошо…
Марго. Этой зимой, конечно, по ликвидации безграмотности начал ходить ко мне молодой человек второй ступени. Ликвидировал. «Вы, – он мне говорит, – Марго, ко всему такая способная, а в трамвае не можете даже прочесть, куда он едет. Это стыдно, и вы всегда будете состоять в экономической зависимости». Я ему вполне поверила, но этот учитель второй ступени был такой привлекательный шатен, что я влюбилась и перестала понимать, что он мне говорит. Семен это заметил и оставил мне на голове половину волос. Нет, я, безусловно, падшая женщина. Мне остается одно достижение, чтобы меня пускали в бар на Невском, во всякое время без кавалера. Но с моим туалетом об этом и думать нельзя. Значит, передо мной – разверстая могила.
Люба. Глупости… Как не стыдно… Смерть? – ужасно…
Марго. А вы давеча говорили, – в Неву кинетесь из-за квартирной платы.
Люба. Я была зла. Нет, раздосадована… Вы понимаете, Марго, когда человек как столб каменный. Не желает ничего чувствовать. Не понимает. (Передразнивая.) «Вы про что? Вы про что?» Близорукий. Ему говоришь: «хочу счастья», – он ужасно пугается, сует три рубля… «как товарищу».
Марго. В этих случаях нужно мужчине действовать на нервы.
Люба. А их нет у него… Этот второй ступени учитель говорил вам какие-нибудь слова про любовь Марго. Говорить не говорил, положим, но косился. Я его, бывало, жду – волосы взобью, губы намажу, и у меня будто все голова болит, – голову роняю на сторону, ресницами мыргаю… У него так краска, знаете, в щеки и ударит. Но – аккуратно, – слов не говорил. Ликвидатор, им нельзя.
Люба. Мне в жизни никто не говорил прекрасных слов… (Встает.,) Будто я огородное чучело.
Хинин(приотворив дверь, – Григорию Захаровичу). Подливай им, подливай.
Люба(стоя перед Марго). Марго, скажите правда, меня можно любить?
Гр. 3ах.(появляется в уютном уголке и наливает вино). Жарим, жарим цыпленка… (Пробует вино.) Это вино из Тифлиса. Это хорошее вино. Вы его пейте.
(Ушел.)
Марго. Про интересную наружность тысячи найдутся – скажут. Кроме того, у вас, действительно, фигурка.
Люба. Но мне нужно, чтобы не тысячи, – один человек это сказал. А он – столб. Я, как лоскут, вьюсь вокруг него, обвиваюсь… Никакого впечатления. (Быстро вытерла глаза.) Для него – это мелочи… Ладно… Мелочи так мелочи… (Чокаются.) За вас, Марго.
Марго. Про вашего Алешу плохого не могу сказать. Строгий гражданин.
Люба. Да, он удивительный. Давно еще, в Рязани, я к его тетке в сад залезла – малину воровать. Он меня на заборе и поймал. «Ты, говорит, что здесь делаешь, стриженая?» Взял да и поцеловал в щеку. С этого часа я будто к нему привыкла. Есть люди, а есть Алеша. Так все было хорошо, просто между нами. А с этой весны – начались белые ночи, началась моя тревога. Что-то мне еще нужно.