Собрание сочинений в девяти томах. Том 7. Острие шпаги
Шрифт:
– Я преклоняюсь перед широтой вашей образованности, ваше высокопреосвященство!
– Кстати, почему же господин Декарт уклонился от нашего свидания, несмотря на то, что я послал за ним своих гвардейцев? И отчего вы явились ко мне вместо него только сегодня утром?
– Ваши доблестные гвардейцы (трое против меня одного!) силой привезли меня ко дворцу, когда вы, ваша светлость, изволили уехать для шахматной игры с его величеством королем.
– Как так? – полуобернулся Ришелье к стоящему за его спиной человеку в сутане. – Где же господин Декарт, дорогой Мазарини?
– Если
– Я сожалею, метр, что вам пришлось со вчерашнего вечера ожидать меня, пока я наслаждался шахматной игрой.
– Я разделяю ваше отношение к шахматам, ваша светлость.
– Что ж, это можно проверить, метр Ферма. Придется вам заменить господина Декарта в философской беседе, которая, если, вы того пожелаете, будет происходить за шахматной доской. Дело в том, что мне не все ясно в ваших письмах, содержащих, я бы сказал, математические загадки, кроме, разумеется, общей направленности вашей деятельности, метр, которую стоит обсудить.
– Буду счастлив, ваше высокопреосвященство, узнать ваше мнение о моих скромных работах и усердной службе и, разумеется, готов сыграть с вами в шахматы.
– Берегитесь, метр Ферма. После проверки вашего искусства игра пойдет на ставку, не исключено, что на крупную.
– Я готов, ваша светлость.
– Вы очень богаты, метр?
– Если богат, ваша светлость, то только надеждами, по словам моей супруги.
– Мудрость женщины подобна жалу змеи, жалящей нас.
По сделанному знаку кардинала Мазарини подкатил его кресло, оказавшееся на колесиках, к шахматному, богато инкрустированному столику и расставил на нем фигуры из слоновой кости.
– Попробуйте сразиться со мной, метр. Я не назначаю сразу ставки, ибо мое духовное звание обязывает к милосердию.
Первая, молниеносно проведенная партнерами партия закончилась в пользу Ферма прямой атакой на короля. Кардинал нахмурился, взгляд его стал злым и колючим.
Ферма наблюдал за этим больным и беспомощным человеком, ум которого цепко держал в повиновении и страну, и ее короля, хотя тело с трудом могло покинуть мягкое, передвигающееся на колесиках кресло.
Высохшая рука, когда-то ловко владевшая шпагой, дрожала, передвигая фигурки:
– Вы опаснее, чем я думал. Я просто играл с вами как с его величеством, которому всегда надо предоставлять возможность атаковать.
Во второй партии Ферма не удалось развить атаку, и, оставшись без двух пешек, он вынужден был признать свое поражение.
Кардинал Ришелье воодушевился:
– Прекрасно! Теперь – на ставку! Вы достаточно искушены в этой игре, но это лишь удваивает мой интерес. Мне всегда требуются побудительные причины, чтобы проявить себя в полной мере.
Ферма расставил фигуры и свои и кардинала, вспоминая, что герцог Арман Жан дю Плесси до принятия духовного сана славился своей азартностью и, видимо, не утратил этой страсти, став кардиналом.
Ришелье
– Итак, ставка, метр? Что у вас есть в Тулузе? Имение, рента, замок?
– Только дом и служба вашему высокопреосвященству.
– Прекрасно! Вы ставите свой дом, а я… Что бы вы хотели, сударь?
– Свободу узнику Бастилии, старому графу Эдмону де Лейе, давнему соратнику покойного короля.
– Откуда вы знаете об узнике Бастилии? – сердито спросил Ришелье, сбрасывая с колен кота.
– Я провел там ночь как «гость Бастилии», ваша светлость, зажатый между дверьми тамбура камеры пыток.
– Что такое? – обернулся Ришелье к Мазарини.
– Должно быть, господин комендант проявил свое обычное остроумие, ваше высокопреосвященство, не желая, чтобы гость переступил хотя бы порог любой камеры.
– Прекрасно! – воспрянул Ришелье. – Тогда распорядитесь, чтобы господин комендант провел в этом же месте предстоящую ночь. – И кардинал сделал свой ход на доске.
– Но это невозможно, ваша светлость, – запротестовал Ферма.
– Почему? – удивился кардинал. – Ведь я же сказал.
– Он слишком толст, ваша светлость, и двери просто не закроются, пока он не похудеет.
Кардинал Ришелье расхохотался:
– Я должен отдать вам должное, метр, и в легкой игре, и в легкой беседе. Но сейчас и игра и беседа примут серьезный характер.
– Я готов, ваша светлость.
– Готовы лишиться собственного дома?
– Если вы ставите против него свободу графу Эдмону де Лейе.
– Ставка сделана. Ваш ход, метр! Пеняйте на себя и не ждите от меня пощады, если ваша семья окажется без крыши над головой. Вы явно рискуете, предлагая в жертву легкую фигуру, я не вижу, как разовьется ваша атака.
– Шахматы, ваша светлость, единственное средство отгадывать мысли другого.
– Недурно сказано! Но я угадываю ваши мысли и без шахматной доски, хотя бы, например, в вашей судебной практике, что заставляет меня предостеречь вас от излишнего усердия в оказании помощи (даже математической!) простолюдинам в ущерб интересам высокородных господ. В вас не чувствуется, метр, дворянского подхода (впрочем, вы, кажется, ведь не дворянин!), и, может быть, потому не понимаете, что взятые вами под защиту люди слишком часто берутся за оружие против своих господ, причиняя нам с Мазарини немало хлопот.
– Я руководствуюсь в своей судебной практике только соображениями Справедливости, как учит наш король и вы, ваше высокопреосвященство.
– Гм! – задумался, глядя на доску, кардинал. – А не находите ли вы свою активность излишней и неоправданной? Хотя бы вот в этой партии?
– В ней очень высокие ставки. Кроме того, шахматы в известной степени отражают жизнь, ваше высокопреосвященство.
– Тогда стоит ли ваш офицер трех моих пехотинцев, засевших в крепости покрепче Ла-Рошели? Боюсь, что штурм ее будет вам стоить дома в Тулузе, который я подарю прокурору Массандру, готовящему обвинение против графа Эдмона де Лейе.