Собрание сочинений в одной книге
Шрифт:
Царица с тревогой следила за беспокойством, отразившимся на лице Фрэнсиса.
– Это колдовство, как мое Зеркало Мира, – не то вопросительно, не то утвердительно произнесла она.
Фрэнсис кивнул головой.
– Оно раскрывает тебе тайны, я понимаю, – продолжала царица. – Как моя золотая чаша, оно отражает для тебя в этой комнате весь мир. Оно тревожит тебя. Это тоже ясно для меня. Но как может тревожить тебя этот мир – тебя, величайшего из всех владык?
Он открыл было рот, чтобы ответить на ее последний вопрос, но ничего не сказал. Как объяснить ей смысл всего происходящего, передать картины, которые проходили
– Тебя все тревожит, – повторила царица. – И, увы, я не могу тебе помочь. У меня больше нет золотой чаши. Я никогда уже не увижу в ней отражения мира. У меня нет больше власти над будущим. Я теперь только женщина, беспомощная и чужая в этом огромном мире, куда ты меня взял. Я только женщина и твоя жена, Фрэнсис, – гордая тобою жена.
В эту минуту он почти любил ее и, опустив телеграфную ленту, прижал царицу к себе, прежде чем подойти к батарее телефонов.
«Она прелестна, – думал Фрэнсис. – В ней нет ни хитрости, ни зла. Она только женщина, женщина до мозга костей, прелестная и достойная любви. Но почему же образу Леонсии суждено вечно стоять между нами?»
– Новое колдовство, – пробормотала царица, когда Фрэнсис, соединившись с офисом Бэскома, сказал:
– Мистер Бэском должен вернуться через полчаса. Это говорит Морган, Фрэнсис Морган. Мистер Бэском уехал в офис пять минут назад. Когда он приедет, скажите ему, что я выехал за ним следом и буду у него через пять минут. Это чрезвычайно важно. Скажите ему, что я уже в пути. Благодарю вас. До свидания.
Царица совершенно естественно выразила свое разочарование, когда Фрэнсис заявил ей, что должен немедленно поехать в одно место, которое носит название Уолл-стрит. Кто же покажет ей все остальные чудеса величественного дворца?
– Кто это, – спросила она, недовольно надув губы, – отрывает тебя от меня, словно какого-нибудь раба?
– Это называется делом, а дело – очень важная вещь, – с улыбкой объяснил ей Фрэнсис, целуя ее.
– А что такое «дело», которое имеет власть над тобой, могущественным царем? Или «дело» – имя вашего бога, которому вы поклоняетесь, как мой народ поклоняется Солнцу?
Он улыбнулся, невольно удивляясь правильности ее сравнения, и сказал:
– Да, это великий американский бог. И очень грозный бог, ибо когда он гневается, то посылает быструю и ужасную гибель.
– И ты навлек на себя его гнев? – спросила она.
– Увы, да, хотя и сам не знаю, как это случилось. Я должен отправиться сейчас на биржу…
– Это его алтарь? – задала она новый вопрос.
– Да, это его алтарь, – ответил он. – И там я узнаю, чем прогневил его и чем должен искупить свою вину.
Тут Фрэнсис сделал поспешную попытку объяснить ей назначение и функции горничной, которую он приказал нанять, отправив телеграммы из Колона. Но это нисколько не заинтересовало царицу, и она прервала его, сказав, что горничная, очевидно, то же самое, что те индианки, которые прислуживали ей в долине Погибших Душ. Она добавила, что привыкла к таким услугам
Однако, когда Фрэнсис схватил свою шляпу и поцеловал ее на прощание, она почувствовала некоторое раскаяние в том, что была слишком резка с ним, и пожелала ему удачи у алтаря грозного бога.
За несколько часов, проведенных на своей половине, царица пережила множество самых невероятных приключений. Горничная, говорившая по-испански француженка, служила ей при этом проводником и наставником. Покончив с ней, царица снова спустилась вниз по величественной лестнице и решила еще раз осмотреть комнату книг с ее таинственными телефонами и телеграфом.
Она долго глядела на телеграфный аппарат и прислушивалась к его нервной трескотне. Но несмотря на то что она умела читать и писать по-английски и по-испански, ей не удалось ничего разобрать в странных иероглифах, каким-то чудом появлявшихся на ленте. Затем она принялась за исследование телефона. Припомнив, как слушал Фрэнсис, она приложила ухо к трубке. Чей-то голос, несомненно женский, прозвучал так близко от нее, что царица, вздрогнув от изумления, выронила трубку и отскочила. В этот момент Паркер, старый камердинер Фрэнсиса, случайно вошел в комнату. Царица не заметила его раньше в толпе слуг и теперь судя по безукоризненности его одежды и величавости осанки решила, что это один из друзей Фрэнсиса, вроде Бэскома. Ибо она помнила, что Бэском встретил их на вокзале, ехал вместе с ними в лимузине как равный и, однако, отправился немедленно выполнять приказания Фрэнсиса.
При виде торжественного лица Паркера она смущенно засмеялась и указала на телефон. Он поднял трубку, пробормотал: «Ошибка» – и повесил ее на место. В эти несколько секунд в мозгу царицы произошла настоящая революция. Голос, который она слышала, не принадлежал ни богу, ни духу – это был обыкновенный женский голос.
– Где находится эта женщина? – спросила царица.
Но Паркер только еще больше выпрямился, придал своему лицу еще более торжественное выражение и поклонился.
– Здесь, в доме, спрятана женщина, – быстро заговорила царица. – Ее голос говорит из этой штуки. Она, должно быть, в соседней комнате…
– Это была Центральная, – попытался Паркер остановить поток ее слов.
– Мне все равно, как ее зовут, – гневно продолжала царица. – Я не потерплю, чтобы в этом доме была еще какая-нибудь женщина, кроме меня. Велите ей выйти! Я вне себя от гнева.
Но Паркер сделался еще прямее и торжественнее, так что у царицы мелькнула вдруг новая мысль. Быть может, этот величественный господин стоит в иерархии меньших царей выше, чем она думала. Возможно, он почти равен Фрэнсису, а между тем она обращается с ним как с существом, стоящим много ниже ее царственного супруга.
Царица схватила Паркера за руку, не замечая в своей горячности его сопротивления, притянула к дивану и заставила сесть рядом с собой. Чтобы окончательно задобрить Паркера, она схватила несколько конфет из коробки и начала его кормить, всовывая ему в рот шоколадку всякий раз, как только он открывал его для возражения.
– Скажите, – сказала она, чуть не задушив его наконец, – разве мужчины в этой стране придерживаются многоженства?
Паркер едва не упал в обморок от такой откровенной прямоты.