Собрание сочинений в пяти томах. Том 2. Судья и его палач. Подозрение. Авария. Обещание. Переворот
Шрифт:
— Нет.
Маттеи вполне овладел собой. Когда санитар принес коньяк, он налил себе рюмку, выпил и налил вторую.
— Лохер, — обратился он к врачу. — Бросьте вы эти штучки с «дружищем», «стариной», «одним махом» и всем прочим. Вы — врач. Бывали у вас такие пациенты, чье заболевание вы не могли распознать?
Доктор изумленно посмотрел на Маттеи. Этот вопрос огорошил, встревожил его, непонятно было, к чему он клонит.
— Значительная часть моих больных остается без диагноза, — честно признался он наконец и тут же почувствовал, что не имел права так ответить пациенту, а он все еще смотрел на Маттеи как на пациента.
— Охотно верю,
— Вы явились сюда, чтобы задать мне этот вопрос?
— Не только.
— Объясните, Бога ради, что с вами творится? — смущенно спросил врач. — Вы же у нас образец благоразумия.
— Сам не знаю, — неуверенно ответил Маттеи, — все эта убитая девочка.
— Гритли Мозер?
— Она не выходит у меня из головы.
— Этим вы и мучаетесь?
— У вас есть дети? — спросил Маттеи.
— Я ведь тоже не женат, — тихо ответил врач и опять смутился.
— Ах, тоже, — Маттеи угрюмо умолк. — Видите ли, Лохер, — заговорил он опять. — Я смотрел внимательно, а не отворачивался, как мой преемник Хенци, образец нормальности. На палой листве лежал изуродованный труп, не тронуто было только лицо, детское личико. Я смотрел не отрываясь, в кустах валялось красное платьице и печенье. Но и это было не самым страшным.
Маттеи снова замолчал. Словно испугался. Он принадлежал к тем людям, которые никогда не говорят о себе, а сейчас он был вынужден изменить своему правилу, потому что нуждался в этом щуплом, похожем на птицу человечке со смешными очками; в нем одном мог он найти поддержку, но за это надо было открыть ему душу.
— Вас совершенно справедливо удивляет, почему я до сих пор живу в гостинице, — заговорил он наконец. — Мне не хотелось быть на равной ноге с прочим миром, я предпочитал подчинять его своему искусству, а не скорбеть вместе с ним. Я хотел быть выше его и хладнокровно управлять им, как техник управляет машиной. У меня хватило сил не отвести взгляда от девочки, но, когда я столкнулся с родителями, силы вдруг изменили мне, я жаждал только вырваться из этого окаянного дома «На болотцах» и пообещал найти убийцу, поклялся спасением своей души, лишь бы убежать от горя родителей, и не подумал о том, что не смогу сдержать обещание потому, что мне надо лететь в Иорданию. И вот я опять дал волю привычному равнодушию. Какая это гнусность, Лохер! Я не отстаивал разносчика. Я ни против чего не возражал. Я снова превратился в нечто бесстрастное, в «Маттеи — каюк злодеям», как прозвали меня уголовники. Я укрылся за хладнокровием, за превосходством, за буквой закона, за нечеловеческим безразличием. Вдруг я увидел в аэропорту детей.
Врач отодвинул свои записи.
— Я вернулся. Остальное вам известно, — заключил Маттеи.
— А теперь? — спросил врач.
— Теперь я тут. Я не верю в вину разносчика и должен сдержать обещание.
Врач поднялся, подошел к окну.
Появился один санитар, за ним второй.
— Ступайте в свое отделение. Вы мне больше не нужны, — распорядился врач.
Маттеи налил себе коньяку и рассмеялся.
— Недурной «Реми Мартэн».
Врач все еще стоял у окна и смотрел в сад.
— Чем я могу вам помочь? — беспомощно спросил он. — Ведь я же не криминалист. — Он повернулся к Маттеи. — А почему, собственно, вы считаете, что разносчик невиновен?
— Вот, смотрите.
Маттеи положил на стол листок бумаги и бережно развернул его. Это был детский рисунок. Справа внизу неумелым почерком
— Это рисунок Гритли Мозер. Я взял его из класса, — сказал Маттеи.
— Что он должен изображать? — спросил врач, с недоумением разглядывая рисунок.
— Ежикового великана.
— А это что значит?
— Гритли рассказывала, что великан дарил ей в лесу ежиков. Рисунок изображает эту встречу, — разъяснил Маттеи, указывая на кружочки с волосками.
— И вы считаете…
— Я считаю вполне вероятным, что Гритли Мозер в виде ежикового великана изобразила своего убийцу.
— Глупости, Маттеи, — рассердился врач, — этот рисунок просто продукт детского воображения. Не стоит строить на нем никаких надежд.
— Пожалуй, но посмотрите, как точно воспроизведен автомобиль. Если хотите, в нем даже можно узнать американскую машину старого образца. Да и сам великан как будто срисован с натуры.
— Перестаньте рассказывать сказки, великанов в натуре не бывает, — раздраженно отрезал врач.
— Маленькой девочке большой, громоздкий мужчина смело может показаться великаном.
Врач с интересом посмотрел на Маттеи.
— Вы считаете, что убийца — мужчина высокого роста?
— Это, конечно, смутная догадка, — уклончиво ответил комиссар полиции. — Если она правильна, тогда, значит, убийца разъезжает в черной американской машине устарелого образца.
Лохер сдвинул очки на лоб, взял в руки рисунок и внимательно вгляделся в него.
— Но при чем же тут я? — неуверенно спросил он.
— Допустим, этот рисунок — единственная улика, которой я располагаю, — пояснил Маттеи. — Тогда он будет для меня все равно что рентгеновский снимок для профана. Я никак не сумею его истолковать.
Врач покачал головой.
— Этот детский рисунок не дает никакого представления об убийце, — ответил он, откладывая рисунок в сторону. — Вот девочку легко по нему охарактеризовать. Гритли, по всей вероятности, была умненьким, развитым и жизнерадостным ребенком. Ведь дети рисуют не только то, что видят, но и то, что они при этом чувствуют. Фантазия и реальность сливаются воедино. Единственные реальности на этом рисунке — высокий мужчина, автомобиль и девочка; все остальное как будто засекречено: и ежики, и зверь с большими рогами. Сплошные загадки. А ключ к ним Гритли, увы, унесла с собой в могилу. Я медик и не умею вызывать духов. Забирайте свой рисунок. И не глупите, нечего им заниматься.
— Вы просто боитесь заняться.
— Мне противна пустая трата времени.
— То, что вы называете пустой тратой времени, скорее следует назвать старым методом, — возразил Маттеи. — Вы, как ученый, знаете, что такое рабочая гипотеза. Примите мое предположение, что на рисунке изображен убийца, именно как рабочую гипотезу. Давайте вместе разовьем ее и посмотрим, что из этого получится.
Лохер некоторое время задумчиво смотрел на комиссара, потом опять обратился к рисунку.
— Что собой представлял разносчик?