Собрание сочинений в пяти томах. Том четвертый. Рассказы.
Шрифт:
На следующее утро миссис Дэвидсон была бледна. Она жаловалась на головную боль и выглядела постаревшей. Она сказала миссис Макфейл, что миссионер всю ночь не сомкнул глаз и был страшно возбужден, а в пять часов встал и ушел из дому. Во время вчерашнего столкновения его облили пивом, и вся его одежда была в пятнах и дурно пахла. Но когда миссис Дэвидсон заговорила о мисс Томпсон, в ее глазах вспыхнул мрачный огонь.
— Она горько пожалеет о том дне, когда надсмеялась над мистером Дэвидсоном,— сказала она.— У мистера Дэвидсона чудесное сердце, и не было человека, который, придя к нему в час
— А что он сделает? — спросила миссис Макфейл.
— Не знаю, но ни за какие сокровища мира не захотела бы я очутиться на месте этой твари.
Миссис Макфейл поежилась. В торжествующей уверенности маленькой миссис Дэвидсон было что-то пугающее. Они собирались в это утро совершить прогулку и вместе спустились по лестнице. Дверь в нижнюю комнату была открыта, и они увидели мисс Томпсон в замызганном халате — она что-то разогревала на жаровне.
— Доброе утро! — окликнула она их.— Как мистер Дэвидсон? Ему полегчало?
Они прошли мимо молча, подняв головы, словно не замечая ее. Но когда она насмешливо захохотала, обе покраснели. Миссис Дэвидсон не выдержала и обернулась.
— Не смейте заговаривать со мной,— взвизгнула она.— Если вы посмеете меня оскорбить, вас вышвырнут отсюда.
— Я ведь не приглашала мистера Дэвидсона навестить меня, как по-вашему?
— Не отвечайте ей,— поспешно прошептала миссис Макфейл.
Они заговорили только тогда, когда она уже не могла их услышать.
— Бесстыжая дрянь! — вырвалось у миссис Дэвидсон. Она задыхалась от ярости.
Возвращаясь с прогулки, они встретили мисс Томпсон, которая шла в сторону набережной. Она была в своем обычном одеянии. Огромная белая шляпа с безвкусными яркими цветами была оскорбительна. Проходя мимо, мисс Томпсон весело окликнула их, и два американских матроса, стоявшие неподалеку, широко ухмыльнулись, когда дамы ответили ей ледяным взглядом. Едва они добрались до дому, как снова пошел дождь.
— Надо полагать, ее наряд порядком пострадает,— сказала миссис Дэвидсон со жгучим сарказмом.
Дэвидсон пришел, когда они уже доедали обед. Он промок насквозь, но не захотел переодеваться. Он сидел в угрюмом молчании, почти не прикоснувшись к еде, и не отрываясь следил за косыми струями дождя. Когда миссис Дэвидсон рассказала ему о двух встречах с мисс Томпсон, он ничего не ответил. Только по его еще более помрачневшему лицу можно было догадаться, что он ее слышал.
— Как вы думаете, не следует ли потребовать, чтобы мистер Хорн выселил ее? — спросила миссис Дэвидсон.— Нельзя же допускать, чтобы она над нами издевалась.
— Но ведь ей больше некуда идти,— сказал доктор.
— Она может поселиться у какого-нибудь туземца.
— В такую погоду туземная хижина — вряд ли удобное жилье.
— Я много лет жил в туземной хижине,— сказал миссионер.
Когда темнокожая девочка принесла печеные бананы — их ежедневный десерт,— мистер Дэвидсон обратился к ней:
— Узнайте у мисс Томпсон, когда я могу к ней зайти.
Девочка робко кивнула и вышла.
— Зачем тебе нужно заходить к ней, Альфред? — спросила его жена.
— Это мой долг. Я ничего не хочу предпринимать, пока не дам ей возможности
— Ты ее не знаешь. Она тебя оскорбит.
— Пусть оскорбляет. Пусть плюет на меня. У нее есть бессмертная душа, и я должен сделать все, что в моих силах, чтобы спасти ее.
В ушах миссис Дэвидсон все еще звучал насмешливый хохот проститутки.
— Она пала слишком низко.
— Слишком низко для милосердия Божьего? — Его глаза неожиданно засияли, а голос стал мягким и нежным.— О нет. Пусть грешник погряз в грехе более черном, чем сама пучина ада, но любовь Господа нашего Иисуса все же достигнет до него.
Девочка вернулась с ответом.
— Мисс Томпсон приказала кланяться, и если только преподобный Дэвидсон придет не в рабочие часы, она будет рада видеть его в любое время.
Эти слова были встречены гробовым молчанием. Доктор поспешил подавить улыбку — он знал, что его жене не понравится, если он сочтет наглость мисс Томпсон забавной.
До конца обеда все молчали. Потом дамы взяли свое вязанье (миссис Макфейл трудилась над очередным шарфом — с начала войны она связала их бесчисленное множество), а доктор закурил трубку. Но Дэвидсон продолжал сидеть неподвижно и только рассеянно глядел на стол. Через некоторое время он поднялся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Они услышали его шаги на лестнице и вызывающее «войдите», которым мисс Томпсон ответила на его стук. Он оставался у нее около часа. А доктор Макфейл смотрел в окно. Этот дождь начинал действовать ему на нервы. Он не был похож на английский дождик, который мягко шелестит по траве: он был беспощаден и страшен, в нем чувствовалась злоба первобытных сил природы. Он не лил, он рушился. Казалось, хляби небесные разверзлись; он стучал по железной крыше с упорной настойчивостью, которая сводила с ума. В нем была затаенная ярость. Временами казалось, что еще немного — и вы начнете кричать; а потом вдруг наступала страшная слабость — словно все кости размягчались,— и вас окатывала безнадежная тоска.
Когда миссионер снова вошел в гостиную, Макфейл повернул к нему голову и обе женщины подняли глаза от рукоделия.
— Я сделал все, что мог. Я призывал ее раскаяться. Она закоснела во зле.
Он умолк, и доктор Макфейл увидел, как его глаза потемнели, а бледное лицо стало суровым и непреклонным.
— Теперь я возьму бич, которым Господь наш Иисус выгнал продающих и покупающих из храма Всевышнего.
Он начал ходить взад и вперед по комнате. Его рот был крепко сжат, черные брови сдвинуты.
— Если бы она скрылась на краю света, я и там настиг бы ее.
Вдруг он резко повернулся и вышел. Они услышали, как он снова спустился вниз.
— Что он собирается делать? — спросила миссис Макфейл.
— Не знаю.— Миссис Дэвидсон сняла пенсне и протерла стекла.— Когда он трудится во славу Божию, я не задаю ему вопросов.
Она вздохнула.
— Что с вами?
— Он себя убивает. Он не знает, что значит щадить себя.
О первых результатах деятельности миссионера доктор Макфейл узнал от метиса-торговца, в доме которого они жили. Он окликнул доктора, когда тот проходил мимо лавки, и вышел на крыльцо поговорить с ним. На его жирном лице была тревога.