Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Чапек Карел

— Так, так, сударь, хорошо сказано. Пишите: «За любовь ее и верность супружескую завещаю все движимое и недвижимое имущество».

Вот и подписано — во имя отца и сына и святого духа. Гордубал медлит.

— А что, сударь, нельзя ли поехать в Америку снова?

— Куда там, господин Гордубал, в Америке своих рабочих избыток, никого теперь не пускают к себе американцы.

— Гм! Так. А нет ли какой-нибудь фэктори в городе?

— А, фабрика! Есть фабрики, да стоят, не работают; трудные настали времена, господин Гордубал. — Адвокат вздыхает, точно и ему приходится

нести бремя трудных времен.

Гордубал кивает головой. Что поделаешь, люди уже не нужны. Никому не нужен такой Гордубал. А жалко, зря пропадают умелые руки. А вот кони нужны, конь, что высоко держит голову.

…Юрай Гордубал ищет командира эскадрона. Вон там, говорят ему, в казармах.

— Что, дядя, сына пришел навестить?

— Нет, не сына, хочу жеребчика продать, господин драгун.

— Здесь лошадей не покупают, — объясняет солдат, а руки уже сами тянутся к жеребцу, ощупывают ноги и шею. — Серна, а не конь, хозяин.

Тут подошел кто-то из офицеров:

— Коня продать? Трудное дело, хозяин. — И качает головой. — Сейчас мы не берем лошадей. Говорите, ваш конь призывался еще летом? Хороший конь. А объезжен ли? Что? Не объезжен? И под седлом он еще не ходил? Ах вот как, ваш работник ездил на нем без упряжки.

Вокруг уже собралось несколько офицеров.

— Что, дядюшка, можно ли попробовать жеребца?

— Отчего же нет? — отзывается Гордубал. — Только конь-то норовистый, сударь.

— А хоть бы и норовистый! Дайте-ка, ребята, узду и седло. Поглядим, сбросит ли он Тоника.

Не успел Гордубал и глазом моргнуть, как один из офицеров был уже на коне. Жеребец подпрыгнул, взвился на дыбы и сбросил седока. Тот ловко упал на спину и смеется:

— А ну-ка, ребята, ловите коня!

Толстый командир хохочет так, что даже живот у него колышется.

— Ну, хозяин, конь у вас знаменитый! Вы пока подержите его дома, а мы подадим рапорт, чтобы разрешение дали на покупку.

Гордубал, нахмурясь, запрягает коня.

— Что поделаешь, сударь, продам его цыгану или живодеру.

Командир чешет затылок.

— Слушайте, жалко ведь жеребца… Вы что, непременно хотите его с рук сбыть?

— Да, — бормочет Гордубал, — не ко двору он мне.

— Ну, оставляйте, — решает командир, — а мы вам расписку дадим, что конь у нас, а потом напишем, сколько вам за него причитается. Идет?

— Идет, чего ж тут, — соглашается Юрай. — Коняга хороший, сударь, голову высоко держит. За него восемь тысяч давали…

— Тогда забирайте его обратно, — быстро вставляет командир.

— Можно и за пять продать, — уступает Гордубал.

Какой-то толстый военный около командира слегка кивает головой.

— Пять тысяч — это другое дело, — соглашается командир. — Стало быть, мы вам напишем, А раздумаете продавать, возьмете коня назад. Идет? Получайте расписку.

Гордубал едет домой. На груди у него расписка с печатью и мешочек с долларами. Мерин бежит рысью, поматывая головой. А жеребчика уже нет. Точно во второй раз ушел Штепан. И кобылу бы лучше продать вместе с жеребенком. Но-о-о, меринок!

Чуть вожжами тебя тронешь, ты и бежишь. Как это так — не разговаривать с лошадьми? Заговоришь с ним — конь повернет голову и махнет хвостом. Видно, что понимает. И головой покачивает — значит, думает. Далеко еще ехать, милый, да ведь в гору приятно бежать. Ну-ну, не бойся, это только ручеек пересек нам дорогу. Оставь овода, я его сам прогоню. Гей! И Юрай начинает протяжно, тихо петь.

Мерин косится большим глазом на хозяина: ты чего расшумелся? А Гордубал покачивает головой и поет:

Эх, Полана, злодейка Полана! Сохрани тебя господь…

XXI

Потерял Гордубал покой. Ранним утром уходит со двора. Бросает хозяйство на волю божью и болтается неведомо где. Даже в Тибаве был.

— А что, Гелетей, не нужен тебе работник к скотине или в поле?

— Зачем мне работник, Гордубал, у меня два сына. А для кого ты, братец, ищешь места?

Потом в Татинском лесничестве.

— Нет ли работы? Лес рубить?

— Нету, братец, тысячи метров дров гниют в лесу,

— Ну, с богом. А что, не строится ли где железная дорога или шоссе? Не рвут ли динамитом скалы?

— Куда там, дяденька, куда там! Все нас забыли, да и для кого строить?

Что поделаешь, сяду где-нибудь, подожду, пока стемнеет. Издалека слышен звон — идет стадо, пастух щелкает бичом, точно стреляет, и где-то тявкает овчарка. В полях поют. Что делать? Юрай сидит и слушает, как гудят мухи. Закрыв глаза, он может прислушиваться часами. Ведь никогда не бывает полной тишины, все время слышна жизнь: то жук загудит, то заверещит белка. И отовсюду поднимается к небесам мирный звон колокольцев — то пасутся стада.

К вечеру Гордубал крадучись пробирается домой. Гафия принесет поесть, — ах, какая это еда? Пес, и тот жрать не станет. А впрочем, все равно. Кусок не идет в горло. Да и недосуг Полане готовить ужин.

Ночь. Вся деревня спит, а Гордубал ходит с фонарем, делает что может: убирает хлев, выгребает навоз, носит воду. Тихо, чтобы никого не разбудить, делает Юрай всю мужскую работу.

…Бьет одиннадцатый час, Помилуй, господи, нас.

И Юрай потихоньку забирается в хлев.

Ну, коровушки, сделал я на завтра кое-что за Полану.

А утром снова на Воловье поле. Искать работу.

— Эй, Гарчар, не нужен тебе помощник?

— Что ты, спятил или только из тюрьмы вышел, дружище? После жатвы работу ищет?

«Не разоряйся, — думает Гордубал. — У меня в кошеле хватит денег на половину твоей усадьбы! Нечего нос задирать». И Юрай, понурившись, плетется домой. А зачем? Да так, просто по горам пройтись, не оставаться же в чужом краю.

Юрай сидит на опушке, у Варваринова поля. И сюда доносятся колокольчики стад, должно быть, с Леготского хутора. Что-то поделывает Миша там, наверху, в лугах?..