Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки

Чапек Карел

MOPABCKE БУДЕЙОВИЦЕ

Пожалуй в каждом моравском городке есть замок, здесь — тоже. Кроме того — костел с довольно странной башней, что, впрочем, тоже встречается часто; еще здесь в прекрасном приходском доме с высоким фронтоном жил покойный патер Космак [463] . Костел, правда, заперт — а куда же податься пришельцу, если не в костел?

Когда костел заперт, деваться некуда, все равно, как если бы заперли трактир. Раз мне не было дозволено обозревать предметы священные, я глазел на гусей; потому что, знайте, этот моравский городок — вовсе и не городок, а село с площадью и гусями. Гуси там плещутся в маленьком бассейне под фонтанчиком, где больше трех их не умещается, а остальные завидуют им и делают всякие замечания. Вдруг какая-нибудь гусыня, которой приспичило искупаться,

поднимает страшный крик и опрометью кидается в бегство. Гуси пугаются, те, что в воде — тоже, и мчатся в дикой панике, гогоча и хлопая крыльями, а в это время коварная гусыня, которая все это устроила, плюхается в опустевший фонтан. Но чаще всего она сама пугается крика остальных и мчится вместе со всеми, совершенно забыв о своем коварстве. Как видите, и в Моравских Будейовицах есть чем скоротать время.

463

Космак Вацлав (1843—1898) — священник, писатель католического направления, автор многочисленных рассказов, очерков, фельетонов.

[1925]

Чудесный лов рыбы

Видел я пруды, подернутые утренним туманом и облитые солнечным закатом; пруды, осеребренные осенними заморозками, и черные полночные омуты; видел море и видел лужи; но никогда еще не видел, как пруд спускают и облавливают. Пруд, о котором я говорю, называется Станьковский и находится в долине, за Тршебонью, в краю рожмберкских рыболовов; он очень велик и одним концом своим уходит, говорят, куда-то к границам Австрии; но в то холодное, седое утро от него осталась только отороченная илом лужа на дне огромного изогнутого песчаного каньона. В этой-то грязной луже все и происходило.

Сам я — житель гор и никогда не видал настоящей рыбной ловли; я знал только библейское описание чудесного лова и всякий лов рыбы представлял себе по этому образцу: двенадцать апостолов тянут из воды сеть, которая рвется от несметного количества жирных, блестящих карпов, серебристых судаков и метровых щук. Святые рыбари, не ожидавшие этого чудесного улова, выбирают его из сети руками, черпаками, лопатами, — потом, топча его, бросаются в воду и тащат переполненную сеть на берег, а Иисус Христос говорит им: «Осторожней, молодцы, вон там у вас ячеи ослабли». Каково же было мое изумление, когда я вышел на плотину Станьковского пруда: действительно, все оказалось как в Библии.

Прежде всего рыбаков было на самом деле двенадцать; тринадцатый был явно владелец, хозяин, потому что он их ругал. Но облекали их не падающие свободными складками апостольские туники, а какие-то непонятные кожаные костюмы: не то высокие сапоги по горло, не то гигантские кожаные жилеты с сапогами внизу, не то огромные панталоны, кончающиеся снизу ботфортами, а сверху — бретелями, словно женская сорочка; короче говоря, все это одеяние целиком — от подошвы до шеи — состояло из одного куска воловьей кожи, откуда торчали только усатая физиономия да пара рук. Тут я внес поправку в свое представление о чудесном лове рыбы: значит, на апостолах не было туник и риз; они тоже по горло увязали в таких вот грандиозных рыбацких штанинах, а сверху были накрыты коническими войлочными колпаками. Что же касается учеников, на тех были обыкновенные тиковые брюки и плоские фуражки с козырьком, и они помогали только на берегу, не претендуя на привилегию шагать в воде и увязать по пояс в иле. А женщины относили чудесный улов в мокром брезенте на телеги, в то время как местные жители и школьники глазели на происходящее с плотины.

Сам чудесный лов происходил следующим образом. Прежде всего имелась водная гладь, густо покрытая какой-то странной ботвой и время от времени подергиваемая рябью. Только нет, милый мой, это была совсем не ботва: из воды торчали рыбьи хвосты и плавники.

 Двенадцать человек, уйдя по уши в свои воловьи кожи, шествуют печальной процессией по берегу, волоча сеть.

Потом они входят в воду и начинают колотить по ней палками: не то рыбу загоняют, не то исполняют какой-то обряд. Потом растягивают сеть во всю ширину пруда, после чего тринадцатый долго на что-то сердится, и они начинают медленно, с трудом тащить ее. Ученики и женщины на берегу, взявшись за конец бечевы, тянут на себя. В сети начинает что-то шуметь — настойчиво, бурно. Это рыба.

Чем дальше, тем дело идет все медленней. Сети больше нет: остается только сплошная кипящая и шумящая масса рыб. Двенадцать кожаных рыбаков еле пробираются сквозь эту густую, клокочущую рыбью плоть.

Наконец сеть подтянута к плотине; теперь ее понемногу

разворачивают; и вот появляется чудесный улов. Его выбирают полными черпаками, словно бобы шумовкой. 

 Все это быстро разбрасывают по кадкам: сюда карпы, сюда щуки, туда — какой-нибудь сом; никто не разбирается, которые с молоками, которые с икрой; иная рыбешка упадет между кадками и будет растоптана; подобрать никто не нагнется! «Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре», — считает апостол, стоя у железных весов и вываливая женщинам в брезент трепещущую массу. Рыбаки вытаскивают тяжелые черпаки из густой похлебки ила. «Семь, восемь, девять», — считает апостол у коромысла весов. Конца не видно. Просто удивительно, откуда столько набралось!

Смотришь на поверхность обловленной части пруда. Что это за страшная густая плавает там ботва? Милый мой, да это опять рыбьи хвосты; и двенадцать кожаных фигур опять бредут похоронной процессией по берегу, волоча сеть для новой тони. И до вечера будут вот так выгребать эту вязкую лужу, шесть или сколько там лет сверкавшую среди лесов в виде красивого гладкого пруда. И снова, набравшись к весне водой, станет она прелестным гладким прудом, чтобы через несколько лет вновь однажды явить древнее зрелище чудесного рыбного лова.

[1925]

На Влтаве

ЧЕШСКИЙ КРУМЛОВ

Не знаю, сколько Влтава делает здесь изгибов: пока проедешь весь город насквозь, держась как можно более прямого направления, пересечешь ее раз пять и всякий раз дивишься, что она такая золотисто-коричневая и так спешит. Сколько в Крумлове жителей — тоже не знаю, но там тридцать четыре трактира, три костела; замок — один, но зато большой; ворот — двое; и великое множество достопримечательностей: собственно говоря, весь город является исторической достопримечательностью, немного напоминая этим Сиену, Стирлинг и другие знаменитые города. Мы видим здесь старые фронтоны, выступающие из оконных рядов фонари, слуховые окна, аркады, своды, галереи, зубцы, сграффито, фрески, бегущие вверх и вниз лестницы, балюстрады, водоемы, колонны, тумбы, ниши, стропила, залы, крыльца, древние мостовые, извилистые улицы, вертепы с изображением святого семейства, высокие гребни крыш, готический костел миноритов [464] — и всюду красные рожмберкские розы [465] ; куда ни обернешься, все живописно, пахнет стариной, полно славных исторических воспоминаний; но в старых предместьях, там — одни только низкие домики, рукой до крыши достать, на окнах герань, а над дверями вывески, — тут живут еще старые ремесла, как в пятнадцатом столетии.

464

Минориты — «меньшие братья» (от лат. «меньший») — члены католического нищенствующего ордена францисканцев, основанного в начале XIII в. в Италии и получившего распространение в других странах Европы.

465

Рожмберкские розы. — Имеется в виду роза, изображенная на гербе старинного чешского рода Рожмберк.

И над всем владычествует (именно владычествует, как в прошлом — герцоги Эгенбергские) там, в вышине, замок со сторожевой башней, одной из самых башнеобразных башен, какие мне приходилось видеть; 

 башни — это, можно сказать, чисто чешская особенность, потому что нигде нет таких чудесных куполов, пузатых луковиц, маковок, бойниц, надстроенных башенок, галерей и шпилей, как у нас; в каждом старинном чешском городе — своя оригинальная башня, по которой можно узнать, — Градец это или Брно, Будейовице или Чешский Крумлов.

Что касается замка, то он изнутри и снаружи весь расписан и покрыт фресками. Но красивей всего маленький княжеский театр в стиле барокко, где висят еще старые декорации. И сейчас здесь могла бы тревожить умы какая-нибудь итальянская опера восемнадцатого столетия, но она этого не делает, так как ей, из соображений безопасности, не разрешают ставить здесь свои спектакли. Есть еще там загородная вилла Беллария с такими затейливыми лестницами по фасаду и множеством других деталей в стиле барокко; на три кроны — хоть отбавляй.