Собрание сочинений в шести томах т.5

Алешковский Юз

Вспоминаю, как постепенно в моей душе начали нарастать глубокие противоречия и накапливаться резкие контрасты. В уме пробудился острый интерес к запрещенному предпринимательству. Имею в виду фарцовый бизнес и необходимость установления при-личного курса рубля, в первую очередь для лиц американского, а потом уже для англо-франко-германо-испано-итальяно и прочего туризма. Кроме того, в Москву поперла расколонизированная нами на нашу же голову Африка. Немедленно возникла нужда в универсальном международном языке для переговоров с приезжими бакланами свободного мира.

Во

многом именно поэтому наиболее финальная часть моего переходного возраста прошла в обоюдополезной близости с хромо-ногой училкой английского, в остальном была она вполне грудастой теткой. На уроках и перед сном бесстыжее мое воображение шло по следам ее былой красоты рука об руку с дерзкой половой мечтой. Не выдержав, я взял и написал правдивую записку, что так, мол, и так, ай лав ю верри, верри матч энд ай эм редди ту тейк эни хот лэссэнс ин ё сингл найс бэд, короче говоря, кисс ю, ёр мистер Моргунов.

Училка жила в нашей же хрущёбке. Естественно, наломал я в ЦПКО махрово-иранской сирени. Заботясь о конспирации, лезу ночью по пожарке к ее заветному окошку. Сердце, помню, так стучало, что лестница тряслась. Вишу, одним словом, на левой руке, а правой стучу букетом в окно. Открывает. Если, быстро шепчу срывающимся от секса и страха голосом, не впустите, то через минуту превращусь на газоне в студень, бесполезный для дальнейшей жизни на земле. Расчет мой оказался верным, хотя от головокружительного сердцебиения я чуть-чуть не сверзнулся с пятого этажа…

Из-за волнения чувств и высокой темпера-туры воспоминаний прошу сделать перерыв в показаниях…

Продолжаю. О тех счастливых уроках близости подробно говорить не желаю, потому что джентльмены о любви не говорят, о ней все сказано тем же Ульяновым, он же Ленин, в романе «Что делать?».

Да! Что прикажет суд делать, когда от вида женщины – с противоположным под клетчатою юбкой огнедышащим полом – глаза у тебя на лоб лезут, а сам ты беспринципным об-разом бешено ищешь нежности в области промежности?

Никто не даст мне на этот вопрос вопросов ответа ответов – ни Бог, ни царь и ни герой.

Я джентльмен, но все же проговорюсь в двух словах, что чирикали мы друг с другом очень нежно, как два волнистых попугайчика на ветках персика, привезенных из белогвардейского Парижа задолго до нынешней свободы инакомыслящего слова и нецензурных выражений.

В общем, до этих вот решительных показаний было еще далеко, но бабки свободного рынка уже летали над моей легкомысленной бестолковкой. Я отлично насобачился вести деловые разговоры на вшивоватом английском, хотя турист, англо-американ, понимал меня получше, чем Черчилль Сталина в Ялте. С высшей бухгалтерией в левой руке и с хрустящей капустой в правой я мягко аргументировал невыгодность обмена одного бакса на шестьдесят с чем-то вшивых совковых копеек.

Так что, Солж мощно дал под дых ГУЛАГу, Сахаров морил голодом себя и свою единородную бомбу, а я и мне подобные тунеядцы скромно подрывали фуфло империи зла экономически валютными диверсиями.

– Тебя, – втолковываю, скажем, американу, – финансовый беспредел нашего госбанка безжалостно грабит прямо на виду Декларации независимости от английской короны, а я, простой

человек доброй воли, всего лишь желаю частным образом удержать справедливый баланс между наличными бабками наших народов от подлого перевеса в сторону туфтового рубля. Ду ю андестэнд? – Всю эту длинную умную фразу мне придумала любимая мною училка, и я ее шпарил наизусть.

О’кей? О’кей. И тебе, говорю американу, хорошо, а мне еще лучше. Я даже русско-английскую пословицу придумал: бьютифул – беги, даютифул – бери, потому что это на инглиш ягода, а на нашем глагол.

Вот я и снимал иногда с разрядки международной напряженки по сто-двести баксов в день. Пей, гуляй, води училку в кабаки подальше от дома, чтоб никто не просек нашей внеклассной близости.

А бегать от всякой ментовки и поганки с Лубянки – недолго мне пришлось, недолго. У нас же тогда сексотов было больше на душу населения, чем отдельной колбасы, туалетной бумаги и приличных женских трусиков с черными кружевами на розовых бедрышках, при мысли о которых лично мои ноги отказывались канать в школу. Ну а поскольку я обнаглел и начал отовариваться исключительно в «березе», то сосед училки Эллы Ивановны, с которым она не желала иметь ничего общего ни в ласках, ни в так называемом оргазме, – он не побрезговал, гаденыш, вытащить из помойки пустые пачки «Мальборо», кожу от финской салями, баночки из-под гусиного паштета, пузыри коньячные, клевый пакет от трусиков Диор и другую заграничную упаковку.

Мы ведь дураки были с училкой. Швыряли международную рекламу вместе с огрызками сыра бри в ведро, позабыв о том, что соседи – это люди, которые особенно злы, подлы, завистливы и ничтожны в природе. Вот они и оттаранили всю нашу посленовогоднюю помойку в приемную Лубянки.

Ну и понеслась жизнь с гэбэшными хвостами на улицах и с ушами в стенах кабаков. Но ничего такого я не замечал, ведя дела с туристами как инвалютный конкурент партии ленинско-сталинских банкротов и правительства застоя.

Тогда ведь еще не прогнали по «ящику» «Семнадцать мгновений». Наш брат-фарцовщик, можно сказать, был без Штирлица как без рук, то есть не имел руководства по уходу проходняками от ищеек андропогестаповцев. Ну они и косили нас пулеметными очередями, как Петьку с Чапаевым из того анекдота. Петька говорит: «Василий Иваныч, что делать? Всюду пулеметные очереди!» «Выбирай, – Чапай отвечает, – ту очередь, что покороче, но сначала вежливо спроси: "Кто у вас тут, господа, крайний?" и тогда уж стой до последнего патрона». Не будем отвлекаться.

Одним словом, когда вздернули железного Феликса над Лубянкой, я рукоплескал Ельцину бурными овациями вместе с прогрессивной частью нашего народа, потому что это означало свободу частного бизнеса и буйного цветения веток персика в койках бывших рабов Утопии.

Правда, до этих положительных событий в отрицательной истории нашей страны я успел оттянуть срок, включая туда химию полимеров и псевдонавозных удобрений для бесплодной целины.

Должен сказать, что хромоногая Элла Ивановна тогда же выскочила замуж за моего следователя Храпко, который на этот раз был старше ее на пять лет, и у него дрожали руки с бодуна.