Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
Чтобы не затруднять Михал Адамыча, я всерьез стал прикидывать вариант охмурежа какой-нибудь, тфу, нецеллюлитовой мадам из техсотрудниц при дипкорпусе, но лучше бы одинокой дипломатки; а когда представил с понтом случайное знакомство с посольской дамой на тусовочной премьере в Доме кино, куплен был куда у меня вход в любое время… когда мысленно походил с ней по Третьяковке… погулял «в ночном лесу, где пахнет шорохом листвы и запахом полян»… поторчал в кафе, где «электрический свет обличает и томит»… процитировал Катулла на удивительно хорошей латыни и прочитал сонет Шекспира на староанглийском… а однажды интеллигентно и многообещающе зажал в уголке Нескучного… в общем, исправный заделывая вид, что буквально с первого взгляда окосел от страсти, чреватой, надо полагать, любовью до гроба, – довел наконец-таки посольскую даму до того «отлично контролируемого» экстаза, от которого начисто она забалдевает, попав всерьез, надолго и по самые уши… ясно, что теперь не сорваться ей с крючка, не улепетнуть в иные темные воды, ибо она уже в годах, она пребывает в душевной и в телесной тоске, в унынии, снять которое способна лишь надежда на совместную с мужиком жизнь в ее стране, где все свободно продается и не менее свободно покупается… о как бы я, дорогая, хотел бы, говорю, побывать с тобой в Китае, углубиться в язык, насладиться пейзажами юга… там у них вся страна вроде бы уже пережила поганое учение Мао намного раньше
Так вот, я чуть не сблевал, когда вообразил все эти дела… захотелось надраться, потом, вспомнив Лермонтова, взглянуть с холодной улыбкой вокруг и засунуть, но не тем холодным, случайной какой-нибудь телке – только бы не думать обо всей тошниловке такой вот жизни.
Пару недель кайфовал я без всяких дел и забот; вместо стыренного купил для дачи новый ящик, а приехавший приятель установил антенну; к ТВ я всегда испытывал неприязнь еще и потому, что перед ящиком вечно торчали предки; из-за футбола, хоккея и фигурного катания они шумно бесновались; при виде вражеских президентов и премьер-министров папаша орал: «Всех к стенке, ети их мать, рылами вперед к народу, не отводить глаз от суровой правды неминуемого возмездья!»; «Семнадцать мгновений весны» заставляли их две недели рыдать навзрыд; «Бриллиантовая рука» и «С легким паром» буквально валили на пол и защекочивали до спазматических хохотунчиков; предков я понимал и жалел; ящик был для них единственным смотровым «очком» в мир, на который глазели они из рабочей своей, из темной, из совершенно безкнижной конуры жизни.
22
Времена подходили странные; в городе, прямо на улицах и в сквериках, запахло шашлыками; началось, как сказал Котя, долгое мангало-кавказское иго; повсюду распоясывались приблатненные беспредельщики и отморозки, отстегивавшие полуголодным ментам и прочей крысино-чиновничьей шобле; шобла же обеспечивала безнаказанность злодейски рэкетирской этой мрази, а мразь отныкивала доходы у первых кооперативщиков и обчищала хорошо прибарахленных пьянчужек да несчастных прохожих; так что рано или поздно и меня продали бы, и меня прищучили бы при сделке, и меня раздели бы до нитки; разговор у урок короток: паяльник в жопу – сам будешь рад открыть все загашники; разговор ментов мог быть пространней:
«Если ты, золотая рыбка, на все подпишешься, то хер с тобой, останешься с незаконно нажитым и с пользой для родины сохранишь свою никчемную, но как-никак молодую жизнь… не дашь подписку – лет на пять застрянешь, как пробка в портвешке… а там уж мы постараемся пристроить тебя на замес глины в шоколадном цеху… сама жисть покажется тебе смертью и, хули говорить, наоборот».
Необходимо действовать, решил я; только перестал груши околачивать, только подзавязал со сладчайшими грезами, собравшись срочно мотануть в город, чтоб начать ударно шевелить рогами в западном направлении и покончить со страхами расстаться навеки с притыренными прессинами валюты, с баульчиком ценностей… только внушил себе не таскать за собою загашник, но, так сказать, держать его в уме, что очень нелегко, – как вдруг подъезжает к калитке тачка Галины Павловны.
Сначала из нее вырвался Опс – дружок мой любимый; радостно завизжал, бросился лизаться, потом понесся обследовать участок, обнюхивать все, что под ноздрю попало, и по-хозяйски отмечать у стволов и столбиков пределы собственной территории.
И вот из-за руля, как из пены морской, вылезает Галина Павловна – античная богиня с цветущими приметами в лице и в фигуре божественно вечной красоты, а не с какими-то там былыми ее следами… восторг чуть было не бросил меня на колени перед ней – прямо в слякоть подъездной дорожки… я буквально потерял дыхание… чувствую, как душа начисто теряет зависимость от нахождения в теле… тело же, как от внезапной боли, онемевает от непревозмогаемой страсти… нет, это была не та, с возрастом просыпающаяся, слепая похоть, с которой взбирался я в кухне на рукомойник и, варежку раззявив, пялился сверху вниз на лежащую в ванне голую, порозовевшую от горячей водицы соседку… нет, была это впервые испытываемая мною страсть, подпитываемая восхищением, с ума сводящим… страсть, как это ни странно, безмолвная, не способная ни на насилие, ни на какие-либо самцовые поползновения, понятное дело, принимаемая за любовь с первого взгляда… скажи Галина Павловна в тот миг своим спокойным, теплым, глотку щекощущим, как мед при ангине, голосом:
«Вы не могли бы, Володенька, повеситься на качельной веревке?.. да, да, вы умница, именно на той, что свисает с обожаемой мною березы», – не задумываясь, восторженно полез бы я в петлю; но тут Г.П. (так буду звать ее и впредь) взволнованно говорит:
«Извините за внезапность вторжения… мне всегда было плевать со Спасской башни на Советскую власть и все ее химеры, но мы с Котей и наш идиот вместе с нами ограблены, мы фактически разорены… каким бы бездарным писакой он ни был, но, вы же знаете, он не воровал, просто снабжал книжной дешевней миллионы таких же, как сам, плебеев, включая самого Горбачева… извините, проклинаю и его, и Ельцина, и академиков-экономистов, и прочих новых хапуг… проклинаю их исключительно в чисто человеческом смысле… при этом мне, как и другим ограбленным людям, уже не до исторических значений хамского выражения «Советская власть
«Сначала – валокордин, потом чем могу – помогу».
Я взял Г.П. под теплую руку, локтем учуяв волнующе женственное ее тепло, – глотку снова враз перехватило; ведь сколько себя ни сдерживай – с адреналином, скаканувшим в мозг, хрен поспоришь; уверен, что красота не менее притягательно воздействует на существо покоряемого ею человека, чем закон всемирного тяготения на любое из небесных тел; при этом страх перед недосягаемостью женщины столь же непревозмогаем, как желание не то что бы впиться губами в губы, потом трахнуть, верней, слиться со всеми точками ее тела каждой точкой тела своего, остолбеневшего, никогда не надеявшегося на милосердный приговор судьбы.
Я, помалкивая и унимая дыхание, сопроводил расстроенную женщину до терраски… недремлющее, черт его побрал, око совести моей, никогда никуда от которого душе не деться, как назло, укоряло за бесстыдность страсти… без всякого преувеличения – весь я пылал, меня трясло, при этом выпали из башки и финансовая трагедия Г.П., и Коти, и понтоватого «второго Шолохова», и все беды необъятной нашей матери-родины… вместе с миллионами людей она еще не въехала в суть того, чем наконец-то разродилась: нормальным дитятей, чудесным образом не унаследовавшим гнусных качеств зачавшей его Системы, или шалавым молодчиком, во многом похожим на папаню – на «новых советских людей», злосчастных совков, до мозга костей проспиртованных жертв бесноватой Утопии…
Должно быть, походил я, помогая Г.П., не на нормального человека, а скорей уж на звереныша, ставшего вдруг чумовым рабом инстинкта, который к самке волокет все той же неведомой и необоримой ебитской силой; если говорить честно, то до сих пор презираю себя за мельком скользнувшую в уме змейку жлобской социальной радостишки: Михал Адамыч вовремя посоветовал мне решительно избавляться от деревянных, готовых упасть «ниже уровня моря», главное, пренебречь услугами совковых сберкасс, благодаря чему спаслось мое состояньице.
Г.П. даже не на что было ни посадить, ни уложить отдохнуть; сообразительный Опс вытащил из дома на терраску два собачьих матрасика; я быстренько принес валокордин из бардачка в тачке, накапал в стопку, Г.П. выпила, ей сразу стало полегче, я тоже немного успокоился.
«О Боже, о Боже, пакеты тоже в машине, там еда, коньяк, кастрюлька для Опса, чистое белье… вы видите, до чего я дошла?.. можно подумать, что обращаюсь в данный миг не к вам, а к Нему, к Всевышнему, которому, судя по всему, совершенно наплевать на все, что здесь происходит с людьми, природой, наукой, техникой, художественной литературой и проклятой, пропади она пропадом, историей… будьте добры, принесите все привезенное… благодарю, но что это вы, Володенька, снова так тупо на меня уставились?.. очнитесь, пожалуйста, пусть хоть в вас остается искорка здравого смысла… о Боже, до чего мы дожили?.. вы только подумайте: всю жизнь проклятый лауреат, как вся писательская сволочь высшего эшелона несчастной словесности, заявлял буквально на каждом шагу: мы за все и за вся в ответе!.. скоты, лжецы, зажравшаяся шобла тупых ничтожеств… все теперь валят на Ленина со Сталиным, хотя сами такие же, как они, ублюдки… и конечно же я не лучше их – я еще хуже… я добровольно изволила быть с ними вместе, а Котя не в счет… масса людей просто в шоке: в ответе оказались не агитпроповские шестерки, не номенклатурщики всех мастей, а трудившиеся рабы Утопии, как правильно заявлял в самиздате Буковский… и вот результат: Раечка – кто бы мог подумать? – корчила из себя комсомолку, золотая медаль, дочь вашего и Коти учителя физика, лицо продавщицы сельпо, но длинная нога, которую венчает прелестная попка и прочие выдающиеся части тела… ныне преуспевает на топ-панелях Парижа, грабастает огромные суммы… вы же лингвист: «грабастает» или «гробастает»?.. спасибо, я думала, что не от «граблей», а от «гроба»… ах, это не важно, все перепутано… трое ваших с Котей одноклассников загребают бешеные бабки на продаже компьютеров, летают с дорогими девками на тройку дней в Сочи, а у метро их учителя торгуют с рук черт знает чем – от белого хлеба до северокорейских презервативов… Береза, шустрый карьеристишко, и Гусь, который вылизывал жопу моему идиоту, выпрашивая право на инсценировку его дерьма, – теперь оба они вкупе с такими же верхолазами скупают на поверхности земли Лазурное побережье, замки Франции, курорты Испании и Греции… а шахтеры торчат под землей без получек… да, да, не в замках, не на яхтах, а под землей… масса предпринимателей, движимая понятными опасениями, продолжает правдами и неправдами сливать сотни лимонов за бугор, а трудящиеся продолжают нищать… законы отсутствуют… печатная бумага оказалась под контролем бандитов… страна, как мухами, облеплена всякими навозными жуками и трупными червями хищнического бизнеса… Володенька, взгляните: неслыханно возросли даже взятки, причем директор школы, учителя, члены приемных комиссий в институтах, даже врачи и сволочные сантехники требуют только валюту… что делать, Господи, что делать?.. без толку же проклинать Чернышевского во главе со всеми вопросами марксизма-ленинизма и остальными кретинами горбачевской клики… я же не шлюшка, чтобы скакать по панелям и подиумам мира – бр-р-р… не желаю принадлежать ни одному из разбогатевших ухаживателей… неужели вы думаете, что я – анпиловка-лимоновка, тупо выступающая за рухнувший большевизм?.. окститесь, я уже много лет, втайне от бывшего мужа, не расстаюсь с Солоневичем, Набоковым, Шаламовым, Оруэллом, Солжом, Флоренским, Мандельштамом и его вдовой, с «Доктором Живаго», наконец, с Иосифом Бродским… мы с Котей его боготворим, знаю, что он и ваш кумир… мне непонятно только одно: почему наследники этой чертовой власти и гнусной системы подло разворовывают все недоразворованное за семь десятков лет?.. кто дал им право нещадно хапать, взвинчивать цены, притыривать продукты, придерживать товары первой для каждой женщины необходимости… скажите же мне – почему?.. всюду деньги, всюду деньги, всюду деньги, господа, так?.. вчера я подумывала о том, чтобы немедленно наложить на себя руки… прочь, думаю, прочь на тот свет или еще куда-нибудь подальше, лишь бы истлеть в стороне от говенного разлития данной оттепели по всей несчастной нашей России… если бы не Котя, меня бы уже не было… не бледнейте, сегодня об этом не может быть и речи… жизнь продолжается, корнет Оболенский, плесните коньяку… мне необходим ваш финансовый совет».