Собрание сочинений в шести томах. Том 2
Шрифт:
— Боже мой! — сказал он ошарашенно. — Это вы!
Швейцер вдруг оттолкнул солдата и рванулся к нему.
— Жене передайте! Улица Марикер, двадцать восемь, — несвязно заговорил он, хватая Ланэ за одежду. — К своей матушке... пусть едет к своей матушке... Господин Ланэ... Господин Ланэ... Вы понимаете, они хотят, чтобы я... — Он всё цеплялся за его одежду.
— Стой! Куда? — крикнул, опомнившись, солдат и рывком за ворот отбросил Швейцера.
— Улица Марикер, двадцать восемь! — отчаянно крикнул Швейцер, падая.
— А вы чего тут слушаете? — набросился на Ланэ солдат с двумя нашивками, очевидно, ефрейтор. — Вам чего? Где ваш пропуск?
— Альфонс Коппе должен мне две тысячи пятьсот, — кричал Швейцер с пола. — Пусть жена возьмёт их...
— Ты!.. — рявкнул на него солдат и занёс руку для удара. — Будешь ты молчать или нет?!
— Идёмте, идёмте, — сказал Ланэ тот, который его вёл, — идёмте, не задерживайтесь.
Ланэ слепо посмотрел на Швейцера, приоткрыл рот, чтобы что-то спросить, но вдруг прыгнул в сторону и побежал по лестнице.
Но на лестнице его остановили опять.
Высокий офицер, который, очевидно, стоял тут с самого начала и всё слышал, загородил ему дорогу и спросил:
— Вы к кому идёте? Где ваш пропуск?
Ланэ растерянно сунул ему в руки бумажку.
— Ага! — кивнул головой офицер. — Отлично, идите! — и отдал пропуск обратно.
Он спустился с последней ступеньки и зашёл в кабинет напротив.
Когда Ланэ добрался до Гарднера, тот только что положил трубку и что-то записывал на полоску бумаги.
Кивком головы он отпустил солдата и показал Ланэ на кресло перед собой.
— С кем это встретились в коридоре? — спросил он безразличным тоном.
— Со Швейцером, — ответил Ланэ и почувствовал, что бледнеет.
— Вы с ним были знакомы?
— Я был с ним знаком, — оцепенело сознался Ланэ (врать он уже не смог бы).
— Так вот! Можете выполнить все его поручения. Не полагается это — ну да уж что делать. Раз так вышло. Только вот что. — Гарднер значительно улыбнулся: — От передачи ваших собственных впечатлений воздержитесь! Зачем расстраивать женщину? Ведь она и так страдает, незачем же причинять лишнюю боль там, где это не нужно? Не правда ли?
— Правда! — с восторгом согласился Ланэ. — Ах, это такая правда!
После того как он уверился, что ему ничего не угрожает, он почувствовал такое облегчение, такую бурную радость, такую лёгкую и даже восторженную готовность пойти на любую подлость, что даже в голове у него зашумело, как от лёгкого вина.
— Когда же вы сходите к госпоже Швейцер? — спросил Гарднер.
— Да нет, нет, — заторопился Ланэ. — Зачем я туда пойду? Вы не думайте, пожалуйста.
— Ну вот, почему же не пойдёте? Сходите! Обязательно сходите! И скажите ей и про долг и про то, чтобы она уезжала. С какой стати женщина будет страдать за чужой грех? Она, может быть, о нём и не знала совсем! Нет, сходите, сходите! Обязательно даже сходите! Мы ничего не имеем против. И даже, наоборот, я прошу вас сходить! Пусть она не бегает к нам и не отнимает у нас понапрасну время. Ох, эти женщины! Беда, господин Ланэ, когда жизнь их выбрасывает за пределы трёх Ка.
— Трёх Ка?! — радостно взвизгнул Ланэ.
— Трёх Ка, — улыбнулся Гарднер.
— Трёх Ка! Трёх Ка! — с почти истерическим восторгом повторял Ланэ. Какая это глубокая правда! Это ведь немецкая народная мудрость? Народная мудрость, не правда ли?.. Три Ка! Я завтра же схожу к госпоже Швейцер!
— Сходите, сходите, — кивнул головой Гарднер и погладил себя по волосам. — Ну, а что за разговор у вас ко мне?
Ланэ довольно связно рассказал ему о письме, и рассказал, конечно, только то, что считал нужным сказать, и от этого понять
— Но вы писали ему, — перебил его Гарднер, — что вы окончательно и бесповоротно порываете со своим прошлым, что иллюзий насчёт реванша и реставрации быть не может и что он только тогда сохранит своё место и даже жизнь, если безоговорочно последует вашему примеру?
— Ну разумеется! — воскликнул Ланэ, обрадованный тем, что Гарднер не старается уточнять вопрос в нежелательном для него направлении. — По существу, только об этом я и писал!
— Так в чём же тогда дело? — удивился Гарднер, который уже очень ясно понимал, что и такое мог нагородить Ланэ. — Что ж вы ещё волнуетесь?.. Профессор Мезонье — ваш учитель, и личные отношения с ним мы вам никак не можем запретить! «Хоть кривой, да свой!» — говорят в Чехии.
Ланэ потел и елозил по стулу.
— Да ну же, в чём дело? — мягко подстегнул его Гарднер.
— Дело в том, что некоторые выражения... Я ведь писал о себе... выдавил наконец из себя Ланэ. — Видите ли, кто-то из наших публицистов сказал: «Никогда и никто не бывает побит так сильно, как раздавленный собственными доводами». (Разумеется, что эту цитату Ланэ выдумал только что, потому что надо же было на кого-то сослаться.) Так вот я...
«А что он так противно трясётся? — неприязненно подумал Гарднер. — И кто это его царапнул по щеке? С женой он, что ли, подрался? — Он скользнул взглядом по фигуре Ланэ и докончил привычно ту же мысль: — Вот, наверное, сопит и потеет. И как она с ним живёт?»
— Одним словом, — сказал он громко, — делайте и пишите что вам угодно, но если вы уж взялись за эту почётную задачу — сохранить вашего учителя, то и не забывайте основного: убедить профессора в том, что для игры в страусы он выбрал неподходящее время. А чтобы облегчить вам это, я думаю, будет не лишним, если мы отправим вас к профессору для личных переговоров.
— Что?! — в ужасе вскочил Ланэ, совершенно забыв о том, где он находится. — Мне лично?
— Ну да, вам! Лично! — твёрдо повторил за ним Гарднер. — Лично вам! А что вы так испугались? Ничего страшного тут нет! Приедете вы, разумеется, от себя, но только привезёте от нас ему некий документ. То есть опять-таки не от нас, а от коллектива работников вашего института. Вот и поговорите тогда с ним лично обо всём. Кстати, вы и о письме своём потолкуете. Вы не смущайтесь, что в нём вы не пощадили себя, — это мы вам в вину никак не поставим. «Унижение паче гордости» — в данном случае это изречение как раз подходит... Впрочем, это ещё не сейчас, а потом, через некоторое время... Да, — вспомнил он вдруг, — кстати! В прошлый раз вы показали, что Ганка назвал того человека, которого вы видели у него, Отто Грубером. Скажите, ну а профессор Мезонье этого Отто Грубера не видел и не знал?
— Нет, не знал! — быстро ответил Ланэ.
— А почему вы так уверены? — вцепился Гарднер.
— Ну, во-первых, он пробыл у Ганки всего один день, во-вторых, профессор никогда не мешался в политику!
— Как и вы? — улыбнулся Гарднер.
— Как и я!
— Как и Ганка!
— Как и Ганка! — ответил с разбегу Ланэ и спохватился: как же так, политикой не занимался, а арестован за политику. — Ну, о Ганке-то я, собственно, не знаю, — поправился он. — Ведь вот вы его...
— Политикой не занимался, — Гарднер выдвинул ящик стола и достал книгу в пёстрой обложке. — Ну а вот эту статью в «Ежемесячном обозрении» как назвать иначе, как не самым наглым протаскиванием политических идей под видом чистой науки?