Собрание сочинений в шести томах. Том 2
Шрифт:
— Вот! — облегчённо вздохнул Курцер. — С этого и следовало было начать. Значит, так: вы ушли с поста к бабам? Где же они живут?
Солдаты молчали, переминаясь.
— Чёрт вас возьми, ослов! — заревел Курцер во всё горло и не топнул, а пнул ногой в землю. — Если вы будете молчать, я расстреляю вас на месте!
Он в самом деле был взбешён до крайности. Вся эта идиотская история с выстрелами из-за кустов, остановленным автомобилем, застреленным террористом, двумя перепуганными болванами в солдатской форме, бабьей ночной рубахой — её, распустив, держал перед ним Альфред, так что он досыта
Он глубоко вздохнул, вытащил из кармана портсигар, подержал его и спрятал: это не годилось показывать — пальцы у него дрожали мелко и противно, и он сам не знал, от злости или от страха.
— Ну, я вас, голубчики, кажется, научу служить, — сказал он тихо, злобно и спокойно. — Вы у меня, кажется, узнаете, что такое война.
— Эти женщины живут тут, за бугром, — быстро и тонко сказал вдруг бойкий солдат. — Если герру оберсту угодно, мы покажем.
— Нет, это герр оберёт сейчас вам кое-что покажет, — сухо улыбнулся Курцер. — Альфред, посадите к себе этих героев, пусть ведут.
В это время за кустами что-то произошло, быстро и прямо блеснул зелёный фонарь, и вот на дорогу вывели высокую девушку в наручниках. На ней было модное, но разорванное платье — рукав висел — и городские туфли. Сзади неё шёл охранник, держа парабеллум.
— Вот с ним и говорите, — сказал он тихо, кивая головой на Курцера, а мы что!
Старший из группы подошёл к Курцеру.
— В кустах ничего не обнаружено, — сказал он громко. — В одном месте трава примята, и там лежат две консервные банки, но они после дождя до половины полны водой и, видимо... — он задохнулся, потому что слишком торопился и трусил.
Этот анекдотический рапорт совершенно взорвал Курцера. Он повернулся и пошёл к автомобилю. Руки у него слегка тряслись. Он тяжело дышал. Дымчатый, синеватый рассвет почти совсем растворил темноту, но Курцер не видел этого. Желая дать простыть гневу, он наклонился и сорвал лоснящийся широкий лист ландыша. Полная, круглая капля, непрозрачная, как комочек ртути, скатилась по его руке. Он приложил к разгорячённому лицу жёсткий лист и простоял так с минуту неподвижно. Потом молча подошёл к автомобилю, сильно рванул дверцу и залез в него. И сейчас же около него появились с разных сторон начальник охраны и секретарь.
Курцер сидел, призакрыв лицо одной перчаткой, и около нижней губы его, как часы, пульсировала какая-то жилка.
— Альфред? — спросил он после небольшой паузы.
— Да? — наклонился к нему начальник охраны.
— Откуда они взяли эту ундину?
— Она сидела в кустах и когда увидела нас, то прыгнула в овраг и бросилась бежать. Говорит — шла в город на работу и остановилась, чтобы отдохнуть.
— Что же, может быть и так, — согласился Курцер. — Увидела вас и испугалась.
— Но она из здешней деревни, — сказал секретарь.
— Что же, и это вполне вероятно, — сказал Курцер, закрывая глаза. Ему на секунду всё стало противно и безразлично. Огромная, безликая усталость находила на него. Но он знал, что это сейчас же пройдёт.
— Но странно, —
Курцер молчал.
— И то ещё странно, — пожал плечами лейтенант, — что она села отдыхать, находясь за версту от деревни.
— В деревню! — вдруг приказал Курцер и вскинул голову. — Едем в деревню! И бабью рубаху тоже захватите! — продолжал он яростно, так что даже пена показалась у него на губах. — Там мы отдадим её по назначению. Хочу я посмотреть, что это за гнездо. Едем!
Женщины, к которым шли солдаты, жили за бугром. Но Курцер вдруг опомнился: «Ещё чего недоставало! Ехать в такое время к бабам! Проверять комендантскую охрану! Я в самом деле схожу с ума».
— Альфред! — крикнул он. — Поворачивайте к самому крайнему дому и машину остановите шагов за десять. В дом я войду один.
— Но, полковник, — пробормотал лейтенант, с испугом глядя на него, ведь только что...
— Я войду один! — зло повторил Курцер. — Идите вы к дьяволу, лейтенант! Поняли?..
...Дверь отворилась не сразу. Сначала кто-то долго кашлял, потом заскрипела деревянная расходившаяся кровать, кто-то прошлёпал в туфлях и вслед за тем зазвенело что-то металлическое — видимо, он задел ведро. Потом уж кто-то подошёл к двери и остановился, прислушиваясь. Закусив губу, Курцер толкнул дверь.
— Кто там? — быстро спросил тогда хриплый старческий голос.
— Отворите! — приказал Курцер. — Продовольственный комиссар вашего округа.
С минуту за дверью молчали.
— Ну, — сказал лейтенант и ловко локтем оттёр Курцера и сам встал на его место, — мы же ждём вас! Скорее!
Звякнул крючок, но дверь не отворилась. Тогда лейтенант ударил кулаком по двери, она распахнулась.
Высокий старик с длинной жёлтой бородой, лиловыми мешками около тяжёлых, красных, вывороченных век стоял перед ним. Он выглядел как человек, с которого содрали одежду, — такой он был растерянный и сбитый с толку. В его склерозной, жилистой руке, покрытой лиловыми узлами, была зажата уже не нужная ему свеча. На нём была кремовая длинная рубаха, и на ней неуклюже сидела красная суконная жилетка (когда же и кто носил такие костюмы?). Старик молча, по-детски вздохнул и отшатнулся от входа, и тогда, чуть не сшибая его с ног, в дом прошёл сначала лейтенант, потом Курцер и четверо человек охраны.
— Надо открыть окна, — сказал лейтенант, стоя среди комнаты. — Быстро, ну!
Сзади Курцера что-то завозилось и быстро перебежало комнату. Он мельком посмотрел — ставни были уже открыты, — и Курцер увидел, что это старуха, жёлтая, морщинистая, в длинной белой рубахе и в ужасном кружевном чепце.
Он огляделся. Комната чистая, даже белёная, но не особенно большая. В углу стояла крупная фигура богоматери со сложенными руками, похожая на кормилицу, с двумя венками из пыльных, серых бессмертников. В простенках висело несколько швейцарских видов, и на одном из них низвергался с отвесной острой горы водопад, выложенный перламутром, а под ним, и совсем не к месту, висело распятие, опять-таки в венке из бессмертников. На специальных полках стояли две большие узорные пивные кружки, украшенные белыми слепыми барельефами.