Собрание сочинений в шести томах. Том первый
Шрифт:
Халевин молчал и думал.
— Не бойтесь, не бойтесь, сударь, — сказал Державин ободряюще, — все, что вы попросите, будет исполнено.
— Там среди бумаг моих, вами забранных, — сказал Халевин, — есть дневник, отдайте мне его обратно.
Лицо Державина помрачнело. Он несколько минут молчал.
— Никак этого, сударь, нельзя, — сказал он наконец, — ваша рукопись уже к делу приложена.
Халевин порывисто встал с места.
— Тогда ничего, — сказал он. — Тогда все. Прикажите меня отвести в камеру.
Державин вдруг выдвинул нижний ящик и бросил тетрадь на стол.
—
Халевин подхватил ее обеими руками.
— Можно, сударь? — спросил он, жадно глядя на Державина во все глаза.
Державин не отвечал. Тогда Халевин оглянулся и быстро сунул тетрадь в огонь камина.
— Вот и все, — сказал он, смотря, как гибнут, рассыпаясь, ее почерневшие листы. — Конец жизни, надеждам, чаяниям. Все они превратились в пепел. Так и я, сударь, прошел через пламя и пеплом по ветру рассыпался. Он с улыбкой посмотрел на Державина. — Прощайте, сударь, больше мы с вами не встретимся. Желаю вам карьер быстрый и легкий, вы многого достигнете, сударь. Нрав у вас быстрый и изворотливый, а таких теперь только и нужно. Когда будете министром, помните, о чем я вам говорил. — Он повернулся, чтобы уйти, но Державин вдруг остановил его легким движением руки.
— Подождите, — сказал он. — Мне нужно кое-что узнать от вас. Наш разговор не кончен.
Он прошел к двери и, отстранив Халевина, вышел в коридор.
— Можете идти, — услышал его голос узник. — Я преступника сам доставлю.
Он вернулся и сел в кресло.
— Ну-с, сударь, — сказал он, — обещал я вам свободу, но по вашей сопротивности и упорству вижу, что никак вас на волю отпускать невозможно, ибо враг вы упорный и закоренелый.
Халевин пожал плечами.
— На волю я и не надеялся, ваше благородие, — сказал он. — Разве вы меня когда-нибудь отпустите?
Следователь прищурился.
— А как вы сами полагаете, сударь, отпустить вас возможно?
Халевин, улыбаясь, пожал плечами.
— Но вы бы меня, например, отпустили? Если бы не вы мне, а я вам в руки попал?
Глаза Халевина вспыхнули недобрым зеленым огнем. Он наклонился к лицу следователя.
— Я бы, сударь, — сказал он, вздрагивая от ненависти, — сразу бы вас вздернул, я бы вас и допрашивать не стал. Вы же, сударь, лжете и вертитесь.
— Нет, бургомистр Халевин, — сказал Державин серьезно, — отпустить вас я никак не могу, да и удивляюсь даже, что вас начальство еще в Казань не отправило. Вы же человек дерзкий и быстрый, так и смотрите, чтобы убежать.
Халевин печально усмехнулся. Меры, принятые к охранению его личности, были таковы, что, конечно, ни о каком бегстве и думать не приходилось. Около окна стояли два вооруженных гвардейца, дверь со стороны коридора тоже охранялась. Все вещи, могущие быть превращенными в орудие обороны или нападения, были вынесены из камеры.
— Ну да, — сказал Державин, уловив насмешливую гримасу, с которой Халевин выслушал его реплику о возможном бегстве, — из камеры вы не убежите. Я уж там все меры принял, а с допроса, из окна, например, можете. Стоите, например, слушаете и делаете вид, что заняты только допросом, а сами все ближе и ближе к окну — на шаг, на два, на три, потом сапогом переплет
Теперь Халевин смотрел на Державина широко открытыми глазами. В словах следователя чувствовался явный намек, но длинное и некрасивое лицо с пухлыми губами было по-прежнему неподвижно. И только в самой глубине глаз исчезали и зажигались безумные зеленые искры.
— Что, хороший план вам, сударь, предлагаю, а? Следователя по голове ударили — раз, к окну — два, на улицу — три, а на улице темень, город не освещен, — ищи в стогу иголку. А вам какие-нибудь пять минут бежать — и в безопасности.
Халевин сделал движение к окну. Державин посмотрел на него и вдруг засмеялся.
— А вы уж правду подумали. Эх, вы, герой! У меня-то ведь под окном как раз патруль стоит. Так вы ему прямо в объятия и угодите. Я же знаю, сударь, сердце человеческое. Затем и караул ставлю, затем и конвойного отсылаю, время-то позднее, а кто знает, как вы с ним договорились. Сам-то поведу, так спокойнее будет. От меня-то уж вы никуда не денетесь.
Он посмотрел на Халевина.
— А может быть, и денетесь. Поведу вас по коридору, вы повернетесь, меня кулаком по голове — раз, там угол есть такой темный во дворе — я и готов. Что вы на меня так смотрите? Правду вам говорю. Человек-то вы отчаянный, только одно, пожалуй, вашим замыслам повредит, я-то с вами, сударь, тоже церемониться не буду, оружие у меня всегда при себе. Пулю в череп, и все...
Это был странный, чудовищный разговор. Горела только единственная свеча, и лиловые тени метались по стене. Тень головы следователя занимала всю комнату, и Халевин весь утопал в этой тени. Ни одной живой души не было в верхнем этаже здания. Два человека, два врага — следователь и преступник сидели друг против друга и мирно вели разговор о смерти и жизни.
— Я не побегу, ваше благородие, — сказал Халевин устало, — можете быть спокойны. Я все средства уж приложу к тому, чтоб подольше живу остаться.
— Верю, — возбужденно крикнул следователь. — Вот вы мне говорите, а я вам верю. Вы человек хитрый и тонкий, вы уж ни одного случая не упустите, чтобы из-под суда уйти. Так вам ли лезть на верную смерть? До топора еще, может, годы пройдут, так чего же вам жизнью рисковать зря и необдуманно. Нет, нет, вы не из таких. Вы хитрый, вы все тихой сапой берете. Вы, сударь, и крови боитесь, и тараканов, наверное, в руки не берете. Знаю я таких.
Он остановился и загадочно посмотрел в лицо Халевину.
— Вопрос не в этом, — сказал он задумчиво, — вопрос в том, не лучше ли мне с вами разом покончить. Вот мы, например, по коридору пойдем, а я незаметно пистолет вытащу и вам в затылок — бац, вы и умрете, сами не заметя. Смерть для всех равна, но не зная и умереть легче, как вы думаете?
Он встал и положил Халевину руку на плечо.
— Однако идемте, сударь, — сказал он, — время позднее, надо вам выспаться до отъезда, завтра вас разбудят в восемь часов утра. Мне тоже нужно вставать к этому времени.