Собрание сочинений в трех томах (Сказки, Том 2)
Шрифт:
– А по той, - отвечает, - причине, коя у тебя на ладошке обозначена.
Немцу это вроде не по губе пришлось. Сразу ладонь книзу и говорит:
– Это делу не касательно.
Только Артюха не сдает.
– Человечья рука, - говорит, - ко всякому касательна. По руке о делах дознаться можно.
Короткопалый тут вовсе осердился, запыхтел, зафыркал, припечатал бутыль своей немецкой печатью и погрозил:
– Перед делом при свидетелях печать огляжу!
– Это, - отвечает Артюха, - как тебе угодно. Хоть всех своих знакомцев зови.
С
На другой день немец свидетелей привел, и дедушко Мирон тоже пришел. Оглядел печать, подносы немец выбрал, в бане тоже все досмотрели, нет ли какой фальши.
Дедушко Мирон для верности спросил немца, дескачь, все ли в порядке? Немец сперва зафинтил, - может, что не доглядели, а дедушко ему навстречу:
– А ты догляди! Не торопим.
Немец потоптался-потоптался, признал:
– Фальши не замечаю, а только сильно тут жарко. При работе надо двери отворить.
Артюха на это замялся и говорит:
– Жар еще весь впереди, как на каменку поддавать буду.
Дедушко Мирон и те, другие-то, свидетели, даром что из торгашей, это же сказали:
– Всем, дескать, известно, что лак наводят по баням в самом горячем пару, - как только может человек выдюжить.
На этом разговор кончился. Ушли свидетели и дедушко Мирон с ними. Остался Артюха один на один с немецким Двоефедей и говорит:
– Давай раэболокаться станем. Без этого на нашей работе не вытерпеть. И тебе надежнее, что ничего с собой не пронесу.
А сам посмеивается да бороду поглаживает.
Баня, и верно, вовсе жарко натоплена была. Дров для такого случаю Артюха не пожалел, на натурность свою понадеялся. Немец еще в предбаннике раскис, в баню зашел - вовсе туго стало, а как стал Артюха полной шайкой на каменку плескать, немец на пол лег и слова вымолвить не может, только кряхтит да керкает.
Артюха кричит:
– Полезай на полок! Там, поди-ко, у нас все наготовлено.
А куда немец полезет, коли к полу еле жив прижался, головы поднять не может. Артюха на что привычен, и то чует- перехватил малость. Усилился все-таки, забрался на полок и давай там подносы перебирать, а сам покрикивает:
– Вот гляди! Лаком плесну, кисточкой размахну - и готов поднос. Понял?
Немец ползет поближе к дверям да бормочет:
– Ох, понял.
Артюха, конечно, живо перебрал подносы, соскочил на пол и давай окачиваться холодной водой. Баня, известно, не вовсе раздольное место: брызги на немца летят. Поросенком завизжал и выскочил из бани. Следом Артюха выбежал, баню на замок запер и говорит:
– Шесть часов для просушки.
Немец, как отдышался, припечатал двери своей печатью. Как время пришло, опять при дедушке Мироне и обоих свидетелях стал Артюха поделку сдавать. Все, конечно, оказалось в полной исправности,
– Ну, дело кончено. Получай, Артемий, деньги.
И подает ему пачку. Свидетели тоже помалкивают, а немец еще придирку строит.
– Тринадцатый, - говорит, - поднос где?
Артюха отвечает:
– За этим дело не станет. В уговоре не было, чтоб на этот поднос в той же партии лак заводить. Я и сделал его особо. Сейчас принесу. Сразу узнаешь, что для тебя готовлено.
И вот, понимаешь, приносит поднос, а на нем короткопалая рука ладонью вверх. На ладони рванинка обозначена. И лежит на этой ладошке семишник, а сверху четкими буковками надписано:
"Испить кваску после баньки".
Покрыт поднос самым первосортным хрустальным лаком. Как влита рука-то в железо.
Немец, понятно, зафыркал, заругался, судом грозил да так ни с чем и отъехал.
А Сергач после того собрал всех мастеров по подносному делу, которые в Тагиле жили, и невьянских тоже. Дедушко Мирон к этому случаю подошел. Артюха тогда и рассказал все по порядку, - как он с немцем хороводился и что из этого вышло. Потом выложил на стол деньги, которые через дедушку Мирона получил, и свою тысячу, какую в задаток от Двоефеди выморщил, туда же прибавил да и говорит:
– Вот разделите без обиды.
Мастерам стыдно ни за что, ни про что деньги брать, отговариваются, - мы, дескать, к этому не причастны, а сами на пачку поглядывают. Потом разговор к тому клонить стали, чтоб Артюхе двойную долю выделить, только он наотрез отказался.
– С меня, - говорит, - и того хватит, что позабавился над этим немецким Двоефедей.
Пузырек с хрустальным лаком Артюха, конечно, в бороде тогда прятал.
ТАРАКАНЬЕ МЫЛО
В наших-то правителях дураков все-таки многонько было. Иной удумает, так сразу голова заболит, как услышишь. А хуже всего с немцами приходилось. Другого хоть урезонить можно, а этих - никак. Свое твердят;
– О! Я ошень понималь!
Одному такому - не то он в министрах служил, не то еще выше - и пришло в башку наших горщиков уму-разуму учить. По немецкому положению, первым делом ученого немца в здешние места привез. Он, дескать, новые места покажет, где какой камень искать, да еще такие камни отыщет, про которые никто и не слыхивал.
Вот приехал этот немец. Из себя худощавый, а видный. Ходит форсисто, говорит с растяжкой. В очках.
Стал этот приезжий по нашим горочкам расхаживать. По старым, конечно, разработкам норовит. Так-то, видно, ему сподручнее показалось.
Подберет какой камешок, оглядит, подымет руку вверх и скажет с важностью:
– Это есть желесный рута!
– Это есть метный рута!
Или еще там что.
Скажет так-то и на всех свысока поглядывает: вот, дескать, я какой понимающий. Когда с полчаса долдонит, а сам головой мотает, руками размахивает. Прямо сказать, до поту старался. Известно, деньги плачены - он, значит, видимость и оказывал.