Собрание сочинений в трех томах. Том 1.
Шрифт:
Больше никто не говорил. Начали тайное голосование шарами.
Результаты объявил Математик:
— Деятельность директора опытной станции Глыбочкина здравого смысла не имеет.
— Снять ярлык! — торжественно провозгласил профессор Ухломский.
Тот самый швейцар, что направлял Помилуева к столу, в нишу, влез на постамент и ногтем указательного пальца стал сковыривать ярлык. При этом он послюнявил палец и сказал с досадой:
— Ишь, как крепко прилепился! Не
— Мозги просвечивать будем? — спросил Физик у Великого Экзаменатора.
— Пожалуй, надо, — ответил тот.
После этого поднесли к голове Глыбочкина какой-то необыкновенный гудящий аппарат, от которого тянулась паутина проводов. Что-то шипело, трещало и искрило в аппарате.
Потом вынули из того прибора черную банку, и все члены экзаменационной комиссии стали поочередно смотреть в нее через какую-то трубу. Заключение огласил теперь Физик:
— В мозгах способность к здравому смыслу еще не потеряна, но есть наличие порчи, происходящей от установок соответствующих научных инстанций.
Тут я, представьте себе, перевернулся на другой бок, наверно.
Хотя сон и продолжался, но на постаменте оказался уже директор института животноводства. И будто экзамен на здравый смысл подходил уже к концу, будто директору задан последний вопрос.
— Последний вопрос такой, — говорил профессор Ухломский. — Какова общая земельная площадь в распоряжении института?
— Девять и семь десятых, — отвечал тот.
— По угодьям? — уточнял Ухломский.
А директор института животноводства ответствовал;
— Асфальтированной — пять и семь десятых, в том числе под тротуарами — ноль восемь га, под строениями — один и четыре десятых га, под полевыми опытами — ноль шесть десятых га, под скотными дворами и лужами — два га, а итого — девять и семь десятых га.
И вдруг где-то за окном заревели коровы, заблеяли овцы, захрюкали свиньи.
Зал покрылся туманом. Совершеннейшая небылица мерещилась!..
Потом туман рассеялся. И я увидел: на постаменте стоит… Помилуев!
— Как ваше здоровье? — спросил неожиданно Медик.
— На уровне, — ответил Помилуев.
— Так почему же вы не едете в Среднюю Азию выводить хлопчатник? — вмешался дотошный Ухломский.
— Жарко там, профессор. Очень жарко. А у меня — жена, дети. Я уж как-нибудь… (Вот не запомнил, какой он город назвал — то ли Смоленск, то ли Херсон.) Я уж, — говорит, — как-нибудь на старом месте буду. Я стараюсь. Я десять лет жизни отдал хлопчатнику.
— Ну и как? — досаждал Ухломский. — Получается?
— А как же! Каждый год планируем вывести новый сорт.
Великий Экзаменатор вздохнул, подпер щеку ладонью в исторической
— Как вы думаете: кому хуже от всего этого — хлопчатнику или вам?
Помилуев не смог ответить на такой сложный вопрос истории.
— Не желаете отвечать? — спросил Великий Экзаменатор. — Хорошо. Проверим аппаратом.
Помилуев весь обвис и сел на постамент в полном изнеможении.
Колхозник в достаточно вежливой форме предупредил:
— Тут тебе не чайная! Расселся! Как макитра из-под простокваши!
Такое деликатное обращение несколько отрезвило Помилуева, и он встал-таки.
И вдруг загремел под сводами зала голос Великого Экзаменатора:
— Люди! Во всех великих делах всех времен и у всех народов к великому деянию всегда присасываются паразиты и невежды. Вы творите в своей стране величайшее из великих дел на земле — новое общество коммунизма. Научитесь отличать паразитов и тунеядцев, какого бы они ни были чина! И вы обретете благо в веках.
И вот — ей-богу, не брешу! — сотни и тысячи репродукторов подхватили возгласы Великого Экзаменатора, земля и небо повторяли его слова, казалось, мир ликовал, услышав призыв времени. А со сцены, сквозь торжественную симфонию радости и ликования, Великий приказал строго:
— Подать аппарат-кибернетик!
И, представьте себе, направили этот аппарат на голову Помилуева. Зажужжал, зашипел, затрещал, завыл тот аппарат по просвечиванию мозгов. А Помилуев выл за ним, как куцый на перелазе, которого немилосердно колотят чем попало.
Да. Кончил выть аппарат. Кончил выть и Помилуев. После просмотра черной банки Физик объявил результат:
— Обнаружено: голова весьма похожа на гнилой орех — оболочка нормальная, а внутри горечь.
После тайного голосования Математик заключил:
— В здравом смысле отказать!
— Снять ярлык! — безжалостно крикнул профессор Ухломский.
Швейцар стал сковыривать ногтем ярлык со лба Помилуева.
— А-а-а!!! — дико закричал тот, поняв, что произошло.
Рядом, на постаменте, уже стоял Серобелохлебинский, угловатый, высокий и удрученный, в каком-то адском отсвете, как врубелевский Демон.
Выскочило у меня из памяти, какие ему вопросы задавали. Помню только, наседал на него колхозник и все повторял неотступно:
— А что из твоей «сосредоточенной» диссертации внедрено в практику колхозов? Нет, ты скажи! Ты скажи!
А тот что-то лопотал, лопотал, что-то такое рыкал басом, вроде: «Да. Нет. Ни да, ни нет. Так, так. Нет, не так». Одним словом, к большому сожалению, я видел Серобелохлебинского во сне смутно.